Женский клуб - Това Мирвис

думал немного отдохнуть от того мира, а теперь уже не был уверен, готов ли вообще в него вернуться. Вопросы сыпались один за другим, словно он потянул за ниточку в свитере, и тот полностью распустился. Реакция отца была предсказуема. Он был потрясен, он ни о чем не подозревал. То, что отец так мало понимал про сына, что тому было так легко скрывать свои сомнения, только все усугубляло. Йосеф разрывался на части, оказавшись перед выбором сохранить верность отцу или себе. Но мать понимала, и она его отпустила. Она поцеловала его в лоб и сказала, что, раз он этого хочет, они примут его решение. Но он должен помнить, что они любят его и, если понадобится, всегда будут рядом.

На следующее утро, когда пришло время отправляться в путь, он закинул сумку на плечо и вышел в дверь. Затворяя ее за собой, он увидел в щелку кусочек маминой кухни. Он замер и постарался вобрать каждую мелочь, мечтая, чтобы можно было собрать воспоминания так же, как он собрал свои вещи. Он захлопнул дверь и вышел в раннее-раннее утро, время, когда кажется, что все на свете возможно.

Мы никогда не рисовали себе, как он куда-то приезжает. Дорога, уводящая его, делалась все длиннее, любой неподвижный отрезок земли превращался в мираж, так что Йосеф всегда лишь удалялся от нас. И пусть даже мы могли в мельчайших подробностях вообразить, как он уезжал, могли заполнить все пустоты между моментом, когда последний раз видели его, и часом, когда узнали о его исчезновении, но мы не могли дорисовать себе то, что происходило у него в голове весь этот год. Мы полагали, что видим его насквозь, но поняли, что не видели ровным счетом ничего; в его карих глазах мы видели только то, что хотелось нам самим.

Отсутствие Йосефа породило пустоту в сердце нашего квартала, словно посреди ночи вереница бульдозеров вырыла зияющую яму. И с каждым днем она делалась все больше, подступая все ближе к фундаменту наших домов, которые сгрудились вокруг, зависнув у самого края. Следующие дни ни у кого не было сил ни говорить, ни думать о стремительно приближавшемся празднике Шавуот. Нам все напоминало о Йосефе. И наши дети тоже. Глядя на них, мы угадывали в их лицах его черты.

20

Шавуот знаменует дарование Торы на горе Синай – центральное событие в нашей истории, – но ему всегда не уделяется должного внимания. Сукки не строят, дома не убирают, меноры не зажигают. Только едят блинчики и чизкейки – вот и все обычаи.

Мы с трудом справлялись с подготовкой к празднику. Все давалось непомерными усилиями; мы едва умудрялись заставить себя выполнить самый минимум и, вместо того чтобы чувствовать наше единство, ощущали полное одиночество. Мы реже виделись. Стены наших домов стали толще, крепче и непроницаемее, мы замкнулись на собственной жизни и жизни своих семей.

В первый вечер праздника есть традиция всю ночь учить Тору, чтобы снова принять слово Всевышнего в годовщину ее дарования. Но мы этого не делали. Это касалось мужчин; и кто-то ведь должен был подать им завтрак на следующее утро. Но в этом году Мими объявила, что проведет занятие для женщин. Мы почти не говорили с ней после отъезда Йосефа. Миссис Леви как-то видела их на улице с Бат-Шевой, обе почти одного роста, обе стройно сложены, так что со спины их можно было принять за сестер. Но с нами Мими почти не общалась. Она ни в коем случае не была невежлива, непременно здоровалась при встрече – и все же явно отдалилась от нас.

Без Мими мы были потеряны, толпа без предводителя и дороги, как евреи в пустыне, бесцельно блуждающие в поисках недостижимого прибежища. Мы очень обрадовались, услышав про занятие с Мими, мы надеялись, это знак того, что она возвращается к нам. Мы хотели бы вернуть все, как было прежде. Но как бы нам ни хотелось, мы понимали, что уже слишком поздно. Столько всего произошло за последний год, что нелепо было притворяться, будто община заживет прежней жизнью.

В синагоге весь бейт мидраш был занят нашими мужьями и сыновьями. Они изучали Тору в парах, прерываясь только на чашку кофе с печеньем, которые накрыли для них на столе женщины из общины, чтобы все могли заниматься до поздней ночи. Мими собирала нас в маленькой комнатке сбоку, и мы все расселись и ждали начала.

Бат-Шева тоже пришла и устроилась в первом ряду. Мы видели ее в эти дни, но никто так и не заговорил с ней; а что тут скажешь? Аяла спала, свернувшись у нее на коленях. По сторонам от Бат-Шевы сидели Леанна Цукерман и Наоми Айзенберг и несколько девочек-старшеклассниц, чуть дальше – Илана, Хадасса и Нехама. Бат-Шева оглядывала комнату без всякой злости или неловкости. Она вообще смотрела поверх нас. С Леанной, Наоми и девочками она создала отдельную общину, маленькую, но свою.

Мими стояла перед нами. Лицо горело решимостью; она больше не выглядела нежной и ранимой. Она подготовила урок по книге Руфи, которую читают в синагоге на второй день праздника. Мы хорошо знали эту историю, но редко над ней задумывались; ей не отводилось такого внимания, как Моисееву Пятикнижию.

Мими начала с пересказа истории: во времена правления судей на Землю Израиля обрушился голод, и Элимелех и Наоми отправились в землю Моавитскую, где их сыновья женились на моавитянках Руфи и Орфе. Они жили в согласии до самой смерти Элимелеха, но вскоре нежданно умерли и оба сына. И женщины, оставшись одни, отправились обратно. В пути Наоми умоляла своих невесток вернуться в свою землю, к своему народу. И Орфа попрощалась и пустилась домой. Но Руфь не бросила свою свекровь. «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, – сказала она. – Твой народ будет моим народом». Когда добрались они до Израиля, город пришел в движение: это ли Наоми, что жила в достатке, возвращается с пустыми руками? И что это за моавитянка вместе с нею? И Наоми закричала, что пришла ни с чем, что испытала несчастья и горести.

Каждое утро Руфь ходила на поля богачей и собирала за жнецами колоски. Однажды хозяин поля Вооз заметил ее и отправил домой с корзиной еды. Увидев это, возрадовалась Наоми, потому что Вооз был дальним родственником Элимелеха и, быть может, он исполнит свой религиозный долг и женится на Руфи. С наступлением ночи Наоми велела Руфи пойти к Воозу, и она