Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

«А это самая ужасная вещь для матери — пройти мимо своего ребенка. По крайней мере, для меня это было ужасно… И я знаю, что для тебя тоже. Моя жизнь прожита впустую — ибо может ли быть что-то хуже, чем не суметь дать счастья тому, кто тебе дорог больше всего на свете?

То, что мы пережили, то, что я заставила тебя пережить, навсегда отдалило нас друг от друга, и я прошу Бога, как прошу и тебя, простить меня за все зло, которое я сделала, за все страдания, что я тебе причинила…

Я знаю, мой дорогой Николя, что ты меня спас, и за это я тебе навечно признательна. Ты пробудил меня от долгого ужасного сна, полного кошмаров, с которыми я не могла справиться».

Слезы наконец пролились. Впервые после смерти матери Николя плакал. Он оплакивал ее и себя. Он не чувствовал ни отвращения, ни отчаяния: это были слезы прощения. Наконец он смог простить свою мать. Наконец он смог простить себя самого.

Одри замолчала. Потом осторожно взяла Николя за руку, чтобы помочь пройти столь трудный путь от ненависти к умиротворению, — словно ребенка, который идет сквозь темноту, — и почувствовала, как любовь к нему накатывает на нее огромной волной.

Когда слезы перестали течь, он улыбнулся ей — эта улыбка была полна признательности — и знаком попросил читать дальше.

Им предстояло вместе узнать истину.

Глава 68

Бастиан попытался отвести взгляд, но это оказалось невозможно. В этот час, когда дневной свет уже начинал угасать, окутанный туманом парк, на который он смотрел сквозь прутья ограды, казался гигантским аквариумом с мутной водой, в которой медленно колыхались водоросли.

— Ты уверен, что она здесь? — спросил он.

Мандель повернул голову и взглянул на него узкими голубоватыми щелками глаз.

— Я ни в чем не уверен. Но думаю, что да…

— Не понимаю.

Но, в сущности, какая разница? Он больше не мог оставаться в бездействии. Постоянно чувствовать беспомощность и неуверенность. Отец в самом деле мертв? Бастиан этого не знал. По мере того как шло время, в его душе оживала смутная надежда. В конце концов, почему он решил, что именно об отце написал ему «Жюль Моро»? Его послание было загадочным и смутным: «Ну вот, теперь ты знаешь… Истина совсем рядом… В конце пути». Вот почему Бастиан даже не стал дожидаться конца занятий и сразу последовал за Манделем. Вот почему сейчас он находился здесь. Полный подозрений, но настроенный со всей решительностью. Добровольно согласившийся, но осторожный. И если ему предстоит совершить это путешествие, то лучше уж в компании другого мальчишки, который совсем недавно сказал ему — и, похоже, совершенно искренне, — что его отец тоже недавно умер. Вопреки себе Бастиан ощущал, что после этой фразы между ними возникла близость, немая и мучительная.

— Ты ведь не так давно ее знаешь, — сказал Мандель со спокойной уверенностью взрослого, которая тоже подействовала на Бастиана. — А мы с ней… не то чтобы дружили, просто вместе учились в начальной школе… но мы родились в Лавилле. Если Опаль нет ни в лицее, ни дома, то скорее всего она здесь.

— Почему здесь?

— Потому что здесь особое место. Сюда приходят, если что-то не ладится. Если Опаль нигде нет, то, возможно, что у нее что-то не ладится. Парк — это магическое место. Ты, наверно, просто этого не замечал. И в этой магии… местные жители порой нуждаются.

Бастиан кивнул. Мандель, кажется, знал, о чем говорит. Неожиданно Бастиан вспомнил слова «Жюля Моро»: «Позволь тем, кто может тебя направлять, прийти к тебе. В лицее, например…»

— Ну, мы идем или как? — произнес Мандель все тем же ровным тоном, без всякого нетерпения в голосе.

Что ж, была не была, подумал Бастиан. Спокойствие Манделя его успокоило. Если бы речь шла о ловушке или каком-то дурацком розыгрыше, разве был бы у него такой вяло-безразличный вид?

Вместо ответа Бастиан направился к распахнутым воротам, ведущим в пустынный парк. За его спиной Сезар Мандель торжествующе улыбнулся.

Они молча углубились в парк. Бастиан держался позади Манделя, который, судя по всему, хорошо знал дорогу. Бастиан чувствовал себя совершенно дезориентированным, но, по сути, это не имело никакого значения. Жизнь отныне свелась для него к простому выбору: действовать или умереть — от тревоги или от тоски… или от того и другого вместе.

Примерно через десять минут Мандель остановился в некоторой нерешительности. Бастиан чуть прищурил глаза, чтобы попытаться понять, где они, но это оказалось напрасным. Очевидно было только, что они стояли под огромным деревом: его клонящиеся ветви образовывали над их головами свод, даже нечто вроде грота. Бастиан машинально отметил про себя, что они до сих пор не встретили ни одной живой души.

— Сюда, — указал Мандель и свернул налево, на серую асфальтовую дорожку, едва различимую в густой белизне тумана.

Бастиан направился за ним следом. Именно тогда он снова их заметил: призрачные очертания в тумане, похожие на легкие карандашные наброски или морозные узоры на стеклах. Множество детей — движимые слабым ветром, они на мгновение показывались среди деревьев и снова растворялись в тумане, словно играя в прятки. Бастиан не испытывал никакого страха, напротив: теперь он знал, что белые тени ему не враждебны.

— Тебе, случайно, не доводилось видеть… всякие вещи в тумане? — обратился он к Манделю.

Тот, не останавливаясь, искоса бросил на Бастиана непроницаемый взгляд.

— Какие, например?

— Ну… тени.

Мандель резко остановился и обвел окрестности узкими лазерными лучами бледно-голубого цвета, заменявшими ему глаза.

— Призраков, ты хочешь сказать?

Бастиан не расслышал в его голосе ни малейшей иронии.

— Не знаю, — осторожно ответил он, не решаясь сказать всю правду. — Иногда по ночам… мне несколько раз казалось, что я что-то видел.

После долгого молчания Мандель наконец едва слышно произнес:

— Туман — он как облака. Ты видишь в нем то, что хочешь видеть. (Он не заметил, что при этих словах Бастиан застыл, словно громом пораженный.) Некоторые иногда видят в нем детей. Ну, по крайней мере, они так говорят. А я, если что и видел… предпочитаю это при себе оставить. Говорят, что рассказывать об этом… — снова взгляд искоса и едва заметная улыбка, — не к добру.

Однако его последние слова пропали даром — Бастиан их уже не слышал. Ты видишь в нем то, что хочешь видеть… В точности те же самые слова произнесла когда-то мать по поводу своих картин. Картин, которые рассказывают тебе какую-то свою историю… Много раз он возвращался к ним, словно все происходящее должно было рано или поздно подвести его к разгадке заключавшейся в них тайны: сияющая голубизна, обнявшаяся пара, окровавленный нож, пожар, лицо смерти… Он не помнил всех деталей, но он узнал это лицо. Оно являлось ему в кошмарах. Не по этой ли причине и более ранние картины матери теперь напоминали ему… Лавилль-Сен-Жур? Тот, каким он мог бы быть, — радостный, многоцветный… и в то же время неуловимый?..

И снова ответ от него ускользнул. Но на этот раз Бастиан не испытал разочарования — сейчас он был уверен, что движется прямо к истине. Это чувство не поддавалось никакому рациональному объяснению, но ведь во всем окружающем мире не было ничего рационального. Истина ждала его в конце пути. И Опаль…

В этот момент Мандель, словно подслушав его мысли, объявил:

— Пришли…

Бастиан проследил за его взглядом и увидел нечто вроде искусственного декоративного грота, в котором бил фонтанчик: вытекающая из него вода образовывала крошечное озерцо. Прямо над гротом шла пешеходная дорожка, и он настолько сливался с окружающим пейзажем, что можно было пройти рядом и совершенно его не заметить — особенно в тумане.

— Здесь? — спросил Бастиан.

— Да… Иди за мной.

Мандель подошел к гроту и скользнул внутрь. Бастиан уже собирался последовать за ним, как вдруг услышал легкий смешок. Обернувшись, он увидел белую тень — мальчика лет шести (впрочем, разве у призраков есть возраст?), у которого был такой вид, словно он вот-вот расхохочется. На мгновение их взгляды встретились, затем видение исчезло.

— Ты это слышал? — спросил Бастиан у Манделя, огибая фонтанчик.

— Ты о чем? Вода шумит, ничего не слышно… Теперь вот сюда…

Мандель указал на низкую расселину меж двух камней — пришлось бы согнуться вдвое, чтобы в нее пролезть. Там, внутри, было абсолютно темно.

— Туда? — сказал с недоумением Бастиан. — Ты уверен, что Опаль?..

Но Мандель, не ответив, уже протискивался в расселину.

Бастиан последовал за ним — это оказалось проще, чем представлялось на первый взгляд. Темнота, запахи мха и влажной земли… и чего-то еще, какой-то гнили. Далеко в глубине мерцал слабый красноватый свет. Притягивающий и тревожащий одновременно.