Солдаты - Михаил Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Умную речь вы сейчас сказали, Николае. И еще мальчишкой помню вас — такой разумный, смышленый был малец. Вот и теперь… Только, Николае, как бы опять это… самое… Как бы кровопролития снова не было… Может, через короля все это? А? Может, оно и лучше бы все получилось, по-мирному! Ведь король — он глава всему!
— Нет, уж лучше без короля! — коротко бросил Мукершану.
— Гляди, тебе виднее, — пробормотал Патрану, неожиданно перейдя на «ты». — Я ведь всем добра хочу. — И он смолк, присмирел, нахохлившись.
Крестьяне не расходились, до позднего вечера. Речи ораторов в одних будили безотчетную тревогу, ощущение чего-то непривычного, нарушающего веками установившийся порядок вещей, а потому и опасного; в других — желание что-то немедленно предпринять, действовать; в третьих — и таких было большинство — беспокойную и робкую тень надежды. Эти последние долго не отходили от Мукершану и полковника Демина, засыпая их бесконечными вопросами.
Мукершану терпеливо и даже с радостью отвечал на них. Он, пожалуй, больше всех сейчас понимал и чувствовал, что в окружающих его, измученных жизнью людях пробуждается и ищет выхода давно дремлющая, придавленная темнотой и страхом могучая сила и что приход Красной Армии в Румынию явится тем толчком, который заставит эту силу вырваться наружу и смести с лица земли все то, что мешает простым людям свободно дышать и жить человеческой жизнью.
Крестьяне уходили со двора Корнеску удовлетворенные, со смутной, но уже родившейся и жившей в них верой в свои силы и оттого гордые и счастливые. Может быть, уже в тот день забитые эти люди пусть не совсем ясно, но видели перед собой путь к новой жизни и себя хозяевами этой жизни.
Уходили, забыв накрыть головы шапками. Как сняли их там, во дворе, так и держали до сих пор в черных узловатых руках. Ночью во многих домах пели скрипки и рожки: крестьяне отмечали праздник 1 Мая — впервые открыто, свободно. Пили цуйку, плясали, до рассвета по селу разливались звуки родной дойны[27].
5
Полковник Демин, вернувшись к себе, долго ходил по землянке, взволнованный не меньше румын. Задумчивые складки легли на его большом выпуклом лбу. Демин старался мысленно проникнуть в события, которые разворачивались на его глазах; он понимал, что это события величайшей исторической значимости. Ему было ясно, что люди, с которыми он провел целый день, уже больше не станут безропотно служить капиталистам, и не станут главным образом потому, что встретились с людьми из совершенно иного мира.
Полковник хотел пройти в блиндаж командира дивизии, поделиться с генералом охватившими его большими чувствами, но раздался телефонный звонок и отвлек его. Звонили из медсанбата. Врач сообщал, что туда доставлен тяжело раненный разведчик, он наотрез отказывается эвакуироваться в госпиталь, уверяет, что знаком с полковником Деминым и хочет его немедленно увидеть.
— Вообще странный какой-то солдат, — закончил начсандив.
— Как его фамилия? — спросил Демин.
— Камушкин.
— Камушкин? Комсорг разведроты? Когда ранен?
— Два часа тому назад. Возвращался с задания, и вот…
Полковник взглянул на циферблат: стрелки показывали два часа ночи.
— Состояние?
— Опасное.
— Сейчас буду.
Вася Камушкин родился в ту студеную зиму, когда молодая Советская республика прощалась со своим вождем — Владимиром Ильичем Лениным. Если бы мальчик, качавшийся под бревенчатым потолком в своей зыбке, мог тогда глядеть, то увидел бы в родной своей хате много взрослых людей — мужчин и женщин. Они непрерывно приходили и уходили. Дверь не переставая хлопала, холодный пар врывался в дом. Печальная мать кутала Васю в теплые одеяльца, боялась простудить. Люди говорили тихо, будто совершая какое-то таинство. Многие из них всхлипывали не стесняясь. А мальчик безмятежно дремал на руках матери, взявшей его из зыбки покормить, и не знал, что с молоком ее он как бы уже впитывал в себя все то, что завещал человек, смерть которого оплакивал весь мир в ту лютую и трагическую январскую стужу. Мать прижимала Васю к своей груди. Спи, малютка! Пусть великое горе не касается твоего крохотного сердца. Вырастешь — все поймешь и узнаешь, а в лихие годы окрепшими руками поднимешь знамя с образом Ленина и понесешь его сквозь огонь вперед, по родной стране и далеко за ее рубежи. А пока спи…
Вася рос вместе со своей юной республикой. Он помнит, как его старшая сестра, Ленушка, прочла ему рассказ о Володе Ульянове, мальчике, которому суждено было стать вождем всего человечества. Вася заставлял сестру читать этот рассказ дважды и трижды и незаметно для себя заучил его наизусть. Однажды он вернулся с улицы и, сияющий, встал у порога. На его груди пламенел красный галстук. И алее галстука горели Васины щеки. Ленушка, увидев брата, радостно засмеялась, звонко крикнула:
— Будь готов!
— Всегда готов!
А годы шли да шли.
Вася в группе товарищей и подруг — студентов художественного училища, таких же юных, здоровых, жизнерадостных и, понятно, озорных, — шел в райком комсомола за получением комсомольского билета. В райкоме ему задали один лишь вопрос, хотя Вася был совершенно уверен, что его будут спрашивать не меньше часа и обязательно «зашьют». Но его только спросили:
— Задача комсомольца?
— Быть всегда впереди, любить Советскую родину и защищать ее до последней капли крови! — звонким, срывающимся голосом ответил он и робко посмотрел на человека в черной, военного покроя, гимнастерке. Тот встретил его взгляд улыбкой:
— Правильно! — И протянул Камушкину маленькую книжечку.
Вася взял ее, прочел: «Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи», затем мысленно сократил слова, соединил начальные буквы этих слов вместе, получилось: «ВЛКСМ». Долго смотрел на ленинский силуэт, чувствуя, как сердце буйно гонит по жилам молодую горячую кровь. Силуэт оживал, перед встревоженным волнением взором парня вставал ленинский образ и слышались слова:
«Будь готов!»
И сердце отвечало:
«Всегда готов!»
Впрочем, Вася был уже не пионером, а комсомольцем.
— Ленушка!
Сестра обняла брата и поцеловала.
А на другой день, с походными сумками за плечами, он и Ленушка снова шли в райком комсомола, чтобы прямо оттуда отправиться на фронт.
Вслед за ними прибежала мать.
— Вася, сынок мой!.. Ты еще так молод!..
В ответ она увидела упрямую складку меж красиво взлетавших над ясными спокойными глазами бровей сына, решимость на его веснушчатом лице.
— Мама, я — комсомолец.
И сразу поняла старая женщина, что этим сказано все и что уже нельзя остановить его. С вокзала уходила печальная и гордая. А из красных товарных вагонов неслось:
Уходили, расставались,Покидая тихий край.«Ты мне что-нибудь, родная,На прощанье пожелай…»
Мать остановилась, подняла голову. Ветер колыхал седые ее волосы. Прошептала, глотая слезы:
— Береги себя, сынок!.. Благословляю вас!..
А осенью 1941 года уже дважды раненный и все-таки не покинувший поля боя комсорг Камушкин услышал и другое благословение:
«Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
В тот день немцы еще трижды пытались прорваться через наши рубежи, но так и не смогли. Вечером комиссар полка лично обходил все окопы и благодарил героев. Он особенно долго тряс руку комсорга третьей роты Васи Камушкина. Потом, пристально взглянув в смелые открытые глаза, в веснушчатое лицо парня, спросил:
— Какого года рождения?
— Двадцать четвертого, — ответил Вася и увидел, как лицо комиссара вдруг оживилось.
— В тот год, значит, когда я вступил в партию… по ленинскому призыву, — задумчиво произнес он и неожиданно попросил:
— Дайте ваш комсомольский билет.
Камушкин подал.
Комиссар, а вслед за ним и Вася долго вглядывались в силуэт Ленина, и каждый вспоминал свое: Камушкин — тот день, когда его принимали в комсомол, а маленький большеголовый комиссар… Что же вспоминал он? И почему потемнело его такое спокойное до этой минуты и светлое лицо? Может быть, перед ним встала далекая студеная и скорбная зима, когда над всей страной плыли звуки траурных мелодий и током высочайшего напряжения проходили через людские сердца.
Вернул Камушкину билет и, почти не пригибаясь, быстро пошел по траншее. Вася глядел в широкую плотную спину комиссара, а видел своего отца, убитого кулаками в дни коллективизации…
Так встретился Вася Камушкин с полковником Деминым. И сейчас, после тяжелой операции, когда из него извлекли четыре осколка, комсорг почему-то вспомнил об этой встрече и попросил передать начальнику политотдела, что очень хочет его увидеть.
