Хаджи - Леон Юрис

Рука полковника Джалуда угрожающе потянулась к телефону, но англичанин мягко взял трубку из его рук и вернул ее на место. Когда Ибрагим выходил из кабинета, Бэгли повернулся от двери и взглянул на Джалуда, остававшегося в полушоке.

- Зачем, черт возьми, все вы из всего затеваете эту кровавую игру? - сказал он и за-хлопнул дверь за собой.

Глава седьмая

Я Ишмаель,

А ты смеешься и говоришь,

Кто этот маленький глупый крестьянский мальчик?

Но прежде чем твой смех захватит тебя... вспомни...

Я был в Эдеме

Я видел величие

Какого тебе не видать

Все твои годы

И при всем твоем уме

Ужасно тихо

Не движется ничто живое

Кроме капли утренней росы

И змеи, скользящей из своего гнезда,

Чтобы погреться в теплых лучах

Тихо, так тихо, так тихо-тихо

Но ты не бываешь одинок

Ночные твари, летучие мыши и совы

Простились с нами

И в вышине

Стервятник, коршун

Канюк или орел

Принимается за свое патрулирование кругами

Скользя на волнах поднимающегося кипящего воздуха

Потом... накреняется... кричит... хватает

Зазевавшегося зайца

Утренняя прохлада уступает место

Безжалостному легиону всепожирающей жары

Я отправляюсь к нашему источнику

Извергающему прохладную, чистую чудесную воду

И вижу парад маленьких лисичек

И диких ослов и коз

И надменных туров

Они радостно поглощают воду

Мы всегда сведены вместе

Шакалом и гиеной

Их жутким кровожадным лаем и воем

Я ухожу

А газель пробегает мимо быстрее падающей звезды

И даже в пламени полдня

Когда кажется все мертво

Я не одинок

Геккон, ящерка и хамелеон

Это мои добрые друзья

Я зову их по именам

Когда они чистят нашу пещеру от сороконожек

Я видел как полдневный горизонт за Иорданом

Вдруг почернел

Когда низкий далекий гул переходит в грохот

И плотная стена саранчи

Обрушивается подобно мстящему войску

Над морем

И разбивается о горную скалу

Ты никогда не одинок

А вечером я вылезаю из пещеры и забираюсь высоко

На выступ скалы это мой выступ

Отсюда мне видно гору Нево

Над Мертвым морем

То место где Моисей смотрел на Землю Обетованную

И умер...

Темное небо светлеет

Вода превращается в ужасную лазурь

И пурпур течет в жилах через бесплодные горы

И все они сплавляются вместе

В неистовстве внезапных красок

Гимне умирающему солнцу

И вот уже темнее темноты

И каждую ночь

Чистота десяти триллионов звезд

Не запятнанная светом людей

Насмешливо выставляется

Задавая вопросы

Над которыми людям остается лишь думать

Иногда ночью я считаю сотню комет

Мчащихся от бесконечности к бесконечности

И теперь я так же вечен как они

Я пустыня

Я бедуин

И ты все еще думаешь что я маленький глупый крестьянский мальчик?

Ну, ты никогда не увидишь моей пещеры и моей скалы

Но помни

Величайшие древние знали о моей пещере

И сидели на моей скале

И видели звездный дождь

Что за сокровища спрятали ессеи в глубине моей пещеры?

Какой потерпевший поражение иудейский мятежник бежал сюда от римлян?

Я сижу на троне где сидел царь Давид

Когда бежал от Саула

Я сижу где сидел Иисус

Уйдя в пустыню

Я знаю то что тебе не узнать никогда

И когда меня призовут в рай

Наверно Аллах позволит мне вернуться к этой пещере и к этой скале

Навсегда...

Мы, арабы, - люди бесконечно терпеливые. Добавьте это к природному недостатку целей и стремлений - и вот вам сочетание обстоятельств, сделавшее нашу жизнь в пещере довольно приятной. По крайней мере так было вначале. У нас был запас продуктов на не-сколько месяцев, дрова, вода и мелкие звери и птицы в дополнение к нашей диете.

Обычные заботы - сбор дров, охота, охрана, ежедневные прогулки к источнику. Мы построили из камней несколько запруд. Когда верхняя заполнялась, вода перетекала в следующую, а оттуда в следующую. Пойманная вода в конце концов оказывалась в цис-терне, сделанной в плотной породе, и здесь могла сохраняться сколько угодно.

Большей частью мы восхитительно бездельничали. Часто, когда полуденная жара делала труд невозможным, мы разбредались по своим выступам, карнизам и нишам, и просто часами глазели на море и пустыню.

Я лучше узнал своих братьев. Камаль, наверно, затаил неприязнь ко мне за то, что я занял его место в естественном семейном порядке. Но ему не хватало и изобретательно-сти, и храбрости, чтобы тягаться со мной. В знаниях он дошел до предела своих возмож-ностей и был обречен на посредственность. Ему за двадцать, и он лишен честолюбия, го-товый вечно чахнуть в пещере, если уж такова воля Аллаха. В своей семье он также не был хозяином. Курятником тайно правила Фатима. Мне Фатима очень нравилась. Она смешила нас и была способна вести дом так же, как Агарь.

Трое из четырех наших женщин стали настоящими узниками пещеры. Преодолевать веревочную лестницу было непросто. Маму втаскивали и опускали на блоках, и однажды веревка лопнула и она упала с высоты десяти футов. К счастью, она упала на свой мягкий зад. Фатима и Рамиза, забеременев, больше уже не покидали пещеру. Они не возражали, ведь арабские женщины даже в обычные времена редко оставляют пределы своего дома, и то лишь для того, чтобы сходить к колодцу и к общественной пекарне. А за пределами де-ревни они могут быть только в сопровождении мужчины - члена семьи. Это Сунна, наш обычай.

Беременность Рамизы заботила моих братьев, опасавшихся, как бы ребенок мужско-го пола не разрушил семейную династию. Я-то не слишком беспокоился. Мы ведь жили в пещере, вдали от всего человечества, и что мог отобрать у нас новый единокровный брат?

Меня больше интересовал Сабри. Мне лично он нравился. Он был очень умный и подавал всякого рода превосходные идеи, хотя я был рад, что он все-таки не настоящий брат, и мне хотелось бы, чтобы он не был таким толковым.

Свободного времени было так много, что Омар и Джамиль частенько разыскивали меня, чтобы я учил их читать и писать. Хаджи Ибрагим сначала насмехался над этим, но, не имея настоящего повода возражать, позволил урокам продолжаться. Тогда-то я полу-чше и узнал их.

Омар приближался к своему двадцатилетию. Его научили торговать у нас в лавочке и работать в кафе и магазине. Кажется, быть рабочей пчелкой устраивало его больше все-го. Выполняя поручения, выстаивая лишние дежурства, делая лишние ходки к источнику, он получал похвалы от всех нас и по временам внимание отца. Такая награда, кажется, была ему достаточна. Он был прост, учился медленно, и судьба его - так и быть обыкно-венным всю жизнь. В семейном порядке вещей он не представлял для меня угрозы.