Женское оружие - Евгений Красницкий

– И матери тоже, Анна Павловна? – поколебавшись, спросила Плава, а потом голос у нее дрогнул и она уже откровенно всхлипнула. – Сынок-то мой… тоже ушел…

– Дударик? – хором изумились женщины. – Да он же малец еще совсем. О чем Михайла-то думал, когда брал его, Анна Павловна? – в сердцах бросила Вера.

– Да не знает Михаил еще ничего, Любимка сам увязался, с обозом, – вступилась за старшину Плава. – Я спохватилась, что его нигде нет, порасспрашивала оставшихся отроков. Они-то и сказали, что видели, как он собирался по-тихому. Уж не знаю, с кем он там договорился в обозе… Вояка, тоже мне – от горшка два вершка, а туда же… – сердито проговорила Плава, но тут же не удержалась и опять всхлипнула. – Да я кому угодно молиться стану, лишь бы он невредимым вернулся.

Анна не нашлась что сказать и только покачала головой, а Ульяна подошла к стоящей у печи старшей поварихе, обняла ее, подвела к столу и усадила на лавку: – Нечего у печи толочься, с нами посиди. Где там эта чудодейственная молитва, Анна Павловна? Читай.

Пергаментный свиток уже лежал перед Анной на столе. Она развернула его, пояснив попутно:

– Мишаня мне, когда выздоравливать стал, записал ее, сказал, что сам быстро наизусть выучил – так легко слова эти на память ложатся. Да и я несколько раз прочитала и уже почти все запомнила. Ну вот, слушайте:

Жди меня, и я вернусь.Только очень жди.Жди, когда наводят грустьЖелтые дожди,Жди, когда снега метут,Жди, когда жара,Жди, когда других не ждут,Позабыв вчера.Жди, когда из дальних местСлухов не придет,Жди, когда уж надоестВсем, кто вместе ждет.

Ее негромкий голос звучал в тишине кухни, женщины сидели молча и, затаив дыхание, слушали слова молитвы, написанной когда-то в далекой стране книжником и воином Константином. У каждой на лице читалось одно: да неважно, как назвать – молитва ли, заговор… Они сейчас готовы хоть кому молиться. Только бы вернулись… Только бы вымолить защиту своим любимым и единственным.

Жди меня, и я вернусь,Не желай добраВсем, кто знает наизусть,Что забыть пора.Пусть поверят сын и матьВ то, что нет меня,Пусть друзья устанут ждать,Сядут у огня,Выпьют горькое виноНа помин души…Жди. И с ними заодноВыпить не спеши.Жди меня, и я вернусь,Всем смертям назло.Кто не ждал меня, тот пустьСкажет: – Повезло.Не понять не ждавшим им,Как среди огняОжиданием своимТы спасла меня.Как я выжил, будем знатьТолько мы с тобой, —Просто ты умела ждать,Как никто другой.

Анна закончила чтение, и на несколько мгновений в кухне повисло молчание, а потом… Потом будто запруду по весне прорвало: женщины говорили взахлеб, перебивая друг друга, говорили сквозь слезы, не скрывая и не стыдясь их:

– Правильно, все правильно: ждать надо, всегда ждать…

– …и помнить их всегда надо, и верить, что вернутся…

– …и никогда плохое не вспоминать, как бы ни обидел перед уходом, что бы ни говорил…

– …хорошо, если увечного привезут, а то и мертвого не дождешься – ведь и похоронить некого будет…

– …а потом он возвращается мрачный, злой, рычит на всех, а я радуюсь, как дурочка последняя: вернулся, живой! И пусть рычит, пусть злится – еще бы ему радоваться, когда брата до дома довезти не смог…

Анна молча ждала, пока женщины выговорятся и успокоятся хоть немного. Она прекрасно помнила, как сама сидела ошеломленная, впервые прочитав эту молитву. Хорошо еще, что Мишаня просто переписал и отдал ей пергамент. Она потом сама в одиночестве вчитывалась в берущие за душу слова и долго плакала в своей горенке, вспоминая погибшего Фрола, заново переживала тот ужас и безысходность, которые испытала, когда мрачный Лавр топтался перед ней и пытался выдавить из себя хоть какие-то слова. И очень жалела, что не знала тогда той молитвы – вдруг да помогла бы она, отвела бы беду от мужа со свекром.

Вера будто прочитала ее мысли:

– А ведь я как знала тогда. Ну когда Макара моего покалечило… Сердце болело, места себе не находила, и сама себе сказать боялась, что беда с ним… Но и твердила все время, что вернется он, что дождусь его… живым… – помолчала, заново переживая тот страх и ту радость пополам с болью. – И ведь дождалась. Пусть израненным, в беспамятстве, но довезли его. Твой Илья как раз и привез. – Она повернулась к Ульяне: – Век за него Бога молить буду.

– Помню, как же, – покивала Ульяна. – Твоего довез, а еще одного… молодой вдове да матери, тоже вдовой, отдал. И все потом себя корил, что недоглядел, дескать, спать меньше надо было. А от самого только тень да борода оставались. И так каждый раз, когда не удавалось ему раненого до дома довезти. Даже думать боюсь, как он сейчас себя изведет, случись что… В Ратном, сами знаете, какое отношение к обозникам, но мы-то, жены их, видим больше других. Вроде бы и не воины они, не сражаются вместе с сотней, а каждый раз провожаю Илью и боюсь… Особенно после того случая, когда они обоз еле отбили, да больше половины обозников там и полегло… Илья мой, говорили, тогда чудом остался жив… Так что знаю я, что это такое – ждать и молиться, ох и знаю…

Притихшая было Аринка вдруг сказала с тоской:

– А я вот сразу знала, что не вернется мой Фома. Еще когда провожала его, как толкнуло что в сердце – не увижу больше. Бабкино знание, видать. И свекровь… – Она запнулась.

– А что свекровь-то? – нетерпеливо переспросила Вера.

– Да у нее в обычае было, когда сына и мужа провожала, убиваться, как по покойникам. И меня все время попрекала, что бесчувственная я, ни слезинки не пророню, бывало. А тогда на крыльце распласталась, выла да причитала: «На кого ж вы меня, сиротинушку, покидаете…»

– Да что ж она, совсем уж дура полная, что ли?! – Ульяна с Верой всплеснули руками, а Анна кивнула понимающе. – Да, в Турове в купеческих семьях это принято. А у нас в Ратном за такие слова бабы сами на месте прибили бы, чтоб не каркала.

Аринка отвела глаза, вздохнула:

– Ну я-то не в Турове росла, а матушка моя такого тоже не одобряла. Да и что толку от слез?

– Видать, она сама беду и накликала, – осуждающе сказала Ульяна. – Разве ж можно мужей слезами провожать? Это же самая верная примета, что не дождешься. Ну и что, что купцами они были, а не ратниками. Все одно – в поход шли.

– Да… – все так же задумчиво кивнула Аринка. – Не воины, а с оружием в руках погибли. Ну так и здесь купеческих отроков воинскому делу тоже учат. А моей свекрови не объяснить было – все твердила, что коли слез не проливаю, так и по мужу не сильно тоскую… Да разве же слезами любовь измеришь?

– Вот ей бы эта молитва впрок не пошла, наверное, – задумчиво проговорила Анна. – А, бабоньки? Я так думаю, что читать ее надо от всей души, а не напоказ, как твоя свекровь убивалась.

– Молитва помогает, когда она от души идет, от всего сердца. А уж эту только та баба может прочувствовать, которая знает, что за мука такая – ждать, – убежденно сказала Вера.

– Вот и мне так кажется, – откликнулась Анна. – А посему, бабоньки, не стоит нам про эту молитву языками чесать со всеми подряд. Девкам-то нашим она нынче и ни к чему еще, пожалуй. Вот когда в поход СВОИХ проводят, тогда можно будет им про нее рассказать. А пока сами молиться будем.

– Ой, Анна Павловна, а другим-то бабам, которые своих ждут… – начала было Ульяна, но Анна уже продолжила:

– Другим бабам – можно, только сами смотрите, чтобы не балаболки они были, чтобы молитва эта силу свою из-за их болтовни не потеряла.

Молчавшая на протяжении всего обсуждения Плава неожиданно застонала. Она сидела на самом краю лавки, и увлеченные разговором женщины не обратили внимания, что старшая повариха давно уже опустила голову на руки, вцепилась пальцами в волосы и потихоньку раскачивается из стороны в сторону. Теперь же ее стон, полный муки, заставил их обернуться.

– Плавушка, что случилось-то? – потянулась к ней сидевшая ближе всех Ульяна. – Что с тобой?

– Ой, слушаю я вас, бабоньки, и завидую-ю-ю, – выдохнула Плава. – Вы же сами не понимаете, какие вы все счастливые! Даже ты, Анна Павловна, и ты, Аринка, счастливые были, когда мужей своих не дождались…

– Плава, ты в своем уме-то? – оскорбилась Верка. – Какое уж тут счастье?

– Счастливые вы, – повторила, мотая головой, Плава, и Верка осеклась на полуслове, увидев наконец лицо сидевшей напротив женщины. Такая мука была у нее в глазах, такая горечь в словах звучала, такой болью лицо исказилось, что понятно стало: не случайные это слова, не сгоряча они сказаны, а за много лет выстраданы. – Да, счастливые. Вы ждать можете и надеяться. А если ждать уже некого, так хоть воспоминания перебирать. А у меня этого нет и не было никогда.

– А как же Нил, Плавушка? – неожиданно робко спросила Вея.

– А что Нил?

– Ведь он же любит тебя…

– Любит, да… Только вот сам он свободен, а я… Господи, ну неужели же я до конца жизни буду к своему придурку прикована? – вырвался у нее из глубины души отчаянный крик. – Ведь у каждой бабы муж как муж, и только у меня – большой ребенок. Ну да, естество свое берет – и он временами мужиком бывает, но все равно ведь дите дитем. Такого и обманывать-то грешно, все равно что ребенка обижать, да и не понимает он ничего. Было дело, пытались доброхоты наговаривать ему на меня, да толку-то. Он только смотрит испуганно, хлопает своими глазищами, а потом бежит ко мне, чтоб я его пожалела. И смех, и грех.