Солдат трех армий - Бруно Винцер

Между тем наступил 1957 год и мое решение созрело. Я наконец заполнил анкету для вступления в бундесвер.

В числе своих рекомендателен я назвал сенатора, члена ХДС Ренатуса Вебера. ХДС содействовал передаче моего заявления по инстанциям. Ответ пришел быстрее, чем я предполагал. Я получил предписание явиться в гамбургский гарнизон.

Нас, бывших офицеров вермахта, собралось там человек десять. Медицинский осмотр прошел быстро, гимнастические упражнения нам уже не надо было делать. Затем каждому из нас дали тест. В комнате сидели три господина в штатском. Непринужденно беседуя, мы прошлись по всем этапам моего жизненного пути — и в личном и в служебном плане. Перед нами, как на параде, продефилировали все прежние войсковые части и ушедшие в прошлое имена. Вскоре мы почувствовали, что все здесь — свои люди.

Особое внимание уделялось «опыту» восточной кампании. В разговоре были упомянуты и недостаток теплой одежды, и бездорожье, и отсутствие вездеходных машин. Затем речь зашла о 20 июля 1944 года.

— Что вы об этом думаете?

— Сопротивление должно было начаться раньше, а не во время войны.

— Зачатки его были, но их развитию помешал ход событий, – возразили мне.

Этой репликой господа в штатском и ограничились. Зато они задали еще такие вопросы: "Разве солдат не обязан беспрекословно повиноваться? ", "Разве Штауфенберг[51] не приносил присягу? ", "Разве мы не вели войну, борьбу не на жизнь, а на смерть? "

В итоге мы согласились на том, что должны создать армию, новую во всех отношениях.

— Ясно?

— Так точно!

За дверью ждали остальные офицеры, ходатайствовавшие о зачислении в бундесвер. Всех поочередно спрашивали об их отношении к 20 июля, ответы давались самые различные. По мнению одних, покушение покрыло позором германский офицерский корпус и ослабило сопротивляемость армии. Они считали, что поражению в войне fl немалой мере способствовали события 20 июля. Другие — к ним принадлежал и я — полагали, что нужно было тщательнее разработать план покушения и что ему не хватало четкой организации.

Но нам так и осталось не ясно, кто из нас ответил правильно: наши вопрошатели об этом умолчали. Не сообщили нам и о том, кого из нас принимают в бундесвер.

Однако через месяц мы все встретились на краткосрочных курсах усовершенствования офицерского состава, как ни различны были наши взгляды на события 20 июля 1944 года. Очевидно, дело решало то, что все мы были участниками войны против Советского Союза.

Снова солдат

Нас было человек пятьдесят офицеров, которым 1 мая 1957 года выдали обмундирование в Осдорфской казарме в Гамбурге: шесть или семь майоров, три обер-лейтенанта, остальные капитаны. Все были участниками войны и, кроме двух обер-лейтенантов и одного майора, сражались на Восточном фронте.

Мы получили назначение в авиацию, хотя мало кто из нас принадлежал прежде к этому роду войск.

Большинство из нас служило в сухопутных войсках, но после войны все мы так или иначе имели отношение к строительным фирмам.

Уже при опросе перед зачислением в армию, а затем в первые дни службы и в общении с другими зачисленными в бундесвер обнаружились две группы: так называемые кадровые потомственные офицеры и такие, которые вышли из рядового состава. Следовательно, в этом смысле ничто не изменилось, и меня возмущало, что это различно и сейчас еще играет роль.

Дальнейшему размежеванию способствовало и то, что многих из нас привели в бундесвер самые противоположные побуждения. Одни еле-еле перебивались со дня на день в гражданской жизни, ожидая формирования новой армии. Другие трезво взвесили все возможности продвижения в бундесвере и сравнили свой нынешний доход с будущим офицерским окладом. Были и такие, которые зарабатывали в гражданской жизни больше, но считали, что мундир и звание офицера дают лучшее положение в обществе, а им хотелось опять быть «персоной». Пожилые кадровые офицеры заранее высчитывали размеры своей будущей пенсии.

И наконец, два офицера рассуждали так: «Скоро спять заварится каша, поэтому лучше уж с самого начала находиться в армии, не дожидаясь, пока тебя призовут».

Мои побуждения объясняются крайне просто. Возвращение к моей давнишней профессии сулило преимущества, хороший оклад и — со временем — пенсию. Это были трезвые житейские соображения, которые мне никто не может вменить в вину.

Однако вместо прежнего энтузиазма во мне говорило реалистическое понимание необходимости создать новую армию. Ремилитаризация казалась мне неизбежной не только ввиду нависшей якобы опасности с Востока, о которой поговаривали тогда все чаще, но и потому, что суверенитет Федеративной Республики Германии до тех пор будет нереален, пока она наравне с другими государствами не обзаведется собственной армией. Исходя из этого, я считал военную службу долгом каждого гражданина, а тем более каждого дееспособного офицера.

Как ни парадоксально это звучит, но не последнюю роль в моем решении стать снова солдатом сыграли нападки на бундесвер, с моей точки зрения невежественные и необоснованные, которые, хотя и отличались друг от друга своей аргументацией и целенаправленностью, сыпались на него и слева и справа. Я возражал против отождествления рейхсвера и бундесвера с фашизмом. Я верил в процесс демократизации ФРГ, верил в стабильность этого процесса, в результате которого найдет свое место в обществе новая демократическая армия. Ее место и роль должны выражать жизненные интересы всех слоев.

Я знал, что мы очень далеки от этого идеального положения. Однако мне казалась бессмысленной критика со стороны, особенно когда такое множество критикующих ничего, с моей точки зрения, в деле не смыслят. Кто искренне хочет изменить положение вещей, хочет его улучшить, тот должен действовать, должен помогать! Так думал я, к этому я стремился.

Мою ошибку объяснить легче, чем мои тогдашние побуждения. Было немало офицеров, которые честно старались принести пользу. Были реформаторы, но реформы не получались. Были дебаты, попытки и неудачи, но ничто не изменилось. Заказчики и поставщики были и остались те же. Внешняя картина изменилась, однако подлинно новая армия могла бы возникнуть, если бы изменились общественные отношения. Там, где нет подлинно демократической почвы, не может вырасти демократическая армия. Доказательством этому служит рейхсвер, представлявший собой государство в государстве; ему наследовал бундесвер. Нынешняя НДП знает и применяет тот же рецепт.

Эти принципиальные соображения были тогда мне еще не свойственны. Во мне слишком укоренилась привычка судить обо всем только по собственным непосредственным впечатлениям, по бросающимся в глаза чисто внешним проявлениям общественной жизни. А в момент моего вступления в бундесвер распознать тенденцию этого явления по его внешней форме еще нельзя было.