Холодные деньки - Джим Батчер

Я покачал головой, убрал свои инструменты, а затем лед прямо под моими ногами разбился вдребезги, и длинная, костлявая рука, покрытая морщинами, бородавками и пятнами, которая подошла бы телу, размером по меньшей мере футов двадцать, вымахнула оттуда и схватила меня за голову. Не за лицо. Всю мою голову, словно софтбольный мяч. Или, может быть яблоко. Грязные чёрные когти на концах узловатых пальцев впились в меня, пронзая мою кожу, и меня резко дёрнуло вниз, в долбаный лёд с такой силой, что на секунду я испугался, что моя шея сломается.

Я думал, что наверняка переломаю себе все кости, когда ударюсь об лёд, но вместо этого меня уволокло сквозь него, вниз в жидкую грязь и сквозь неё, и затем я падал, крича во внезапном, инстинктивном, слепом ужасе. Потом я врезался во что-то твёрдое, и это было больно, даже несмотря на силу мантии, и я не сдержал короткий, квакающий выдох. Я болтался там мгновение, оглушённый, с этими холодными безжалостными острыми когтями, впившимися в мою плоть. Отдалённо я мог слышать медленные, прихрамывающие шаги, и чувствовать, что мои ноги волочатся по земле.

Затем я был сброшен вниз и, перекатившись пару раз, врезался в стену. Я отскочил от неё и приземлился на нечто, что ощущалось как грязный пол. Я лежал, не в состоянии вдохнуть, едва способный двигаться, и либо я ослеп, либо находился в непроглядной тьме. Когда в голове стоит такой звон, в этом есть и свой плюс — умопомрачительный ужас ненадолго отходит на второй план. Это была, пожалуй, единственная хорошая вещь во всем этом. Когда мне, наконец, удалось глотнуть немного воздуха, я использовал его, чтобы издать скулящий звук чистейшей боли.

Из тьмы раздался голос, пыльный и скрипучий звук, покрытый пауками.

— Meня, — произнёс он, растягивая слова. — Ты осмелился призывать… МЕНЯ.

— Примите мои искренние извинения за эту необходимость, — сказал я Матери Зиме, или попытался сказать. Думаю, что получилось только:

— О-ох.

— Ты думаешь, я слуга, являющийся по свисту? — продолжил голос. Ненависть, изнеможение и тёмное веселье, всё вместе, ссохлось в нём. — Думаешь, я какой-то ничтожный дух, которым ты можешь распоряжаться?

— Н-н-ннет, о-ох, — задохнулся я.

— Ты имеешь наглость отважиться на это? Смеешь произносить такие имена, чтобы привлечь моё внимание? — сказал голос. — У меня есть подходящий котёл, и я наполню его твоим высокомерным смертным мясом.

В кромешной темноте появился новый звук. Сталь скрежетала по камню. Несколько искр взвилось, ослепляя во тьме. Они выжгли в моей сетчатке очертания массивной, сгорбленной фигуры, сжимающей мясницкий нож.

Искры танцевали каждые несколько секунд, пока Мать Зима медленно затачивала свой тесак. Я сумел взять своё дыхание под контроль и побороть боль.

— Ммм… — выдавил я. — М-мать Зима. Такое удовольствие снова встретить вас.

Следующая вспышка искр отразилась от гладкой поверхности — железных зубов.

— Мне н-нужно поговорить с вами.

— Тогда говори, человечек, — сказала Мать Зима. — У тебя осталось мало времени.

Тесак вновь заскрежетал по точильному камню.

— Мэб приказала мне убить Мэйв, — сказал я.

— Она всегда делает глупости, — откликнулась Мать Зима.

— Мэйв говорит, что Мэб сошла с ума, — продолжил я. — Лилия с ней согласна.

Раздался хриплый звук, который, должно быть, был хихиканьем:

— Какая любящая дочь.

Приходилось верить, что как-нибудь я всё же выпутаюсь из этого. Так что, я нажал:

— Мне нужно знать, кто из них прав, — сказал я. — Мне нужно знать, на чью сторону мне следует встать, чтобы предотвратить большую трагедию.

— Трагедия, — проурчала Мать Зима, что заставило меня подумать о скребущихся скорпионах. — Боль? Насилие? Скорбь? Почему я должна желать предотвратить такие вещи? Это слаще, чем мозг младенца.

Очень хорошо, что я бесстрашный и отважный магический тип, иначе последняя часть этого предложения заставила бы мои мышцы ослабеть достаточно сильно, чтобы я распластался на земляном полу.

Я и так уже был по уши в дерьме, так что я рискнул. Я скрестил в темноте пальцы и сказал:

— Потому, что за этим последует Немезида.

Скрежет тесака резко прекратился.

Темнота и тишина, на мгновение, стали абсолютными.

Моё воображение нарисовало для меня картинку того, как Мать Зима тихонько подкрадывается ко мне в темноте с поднятым тесаком, и я едва подавил порыв сорваться на панический крик.

— Итак, — прошептала она через минуту. — Ты, наконец, удосужился увидеть то, что всё это время было у тебя под носом.

— Эээ, да. Я думаю. По крайней мере, теперь я знаю, что там что-то есть.

— Как это характерно для вас, смертных. Учиться лишь тогда, когда уже слишком поздно.

Скрежет. Искры.

— Вы же не собираетесь убить меня, — сказал я. — Я ведь настолько же ваш Рыцарь, как и Рыцарь Мэб.

Она издала низкое, тихое фырканье:

— Ты не истинный Зимний Рыцарь, человечек. Раз уж я пожру твою плоть и твою мантию с ней, то я дарую её кому-то более достойному этого имени. Я не собираюсь возвращать её Мэб.

Ух, ничего себе. Не думал о таком способе мотивации. Мои кишки превратились в настоящий студень. Я попытался пошевелить конечностями и обнаружил их онемевшими и лишь частично функциональными. Я начал пытаться передвинуть их так, чтобы перевернуться и подняться на ноги.

— Э-э, нет? — услышал я собственный голос, задающий вопрос паническим, каркающим тоном. — И почему же это, собственно?

— Мэб, — произнесла Мать Зима тоном чистого отвращения, — уж слишком романтична.

Это поистине многое говорит о Матери Зиме, буквально всё, что вам следует знать.

— Она провела слишком много времени со смертными, — продолжила Мать Зима иссохшими губами, обнажающими железные зубы, в то время, как искры, срывающиеся с кромки её тесака, прыгали всё выше. — Со смертными в их мягком, контролируемом мире. Со смертными, которым нечем заняться, кроме как воевать друг с другом, с теми, кто забыл, почему они должны бояться клыков и когтей, холода и тьмы.

— И… это плохо?

— Какую цену имеет жизнь, когда её так легко сохранить? — Мать Зима буквально выплюнула последнее слово. — Слабость Мэб очевидна. Только взгляните на её Рыцаря.

Её Рыцарь в настоящее время делал попытки сесть, но его запястья и лодыжки были прикреплены к полу чем-то холодным, твёрдым и невидимым. Я проверил их, но не почувствовал очертаний оков. Эти узы не могли быть из металла. И они не были изо льда. Не знаю, как я это понял, но я был совершенно уверен. Лёд не был бы помехой. Но здесь было что-то знакомое, что-то, с чем я сталкивался раньше… в Чичен-Ице.