Командоры полярных морей - Николай Черкашин

Во главе Главного Гидрографического управления стоял генерал-лейтенант Бялокоз, которого я знал еще будучи мальчиком. Большая часть служащих оставалась на местах. Только к начальнику управления был приставлен комиссар, минный унтер-офицер флота Аверичкин, довольно разумный и приличный парень. Кроме того, действовал комитет служащих, занимавшийся главным образом продовольственными вопросами. В то время большая часть комиссаров советской власти в военных и технических учреждениях еще не была коммунистами, а назначалась каким-то одним, большевикам известным, порядком.

В Главном Гидрографическом Управлении меня встретили радушно. Начальник Управления убеждал, что Россия не погибнет, что невозможный, утопичный политический режим или сам провалится, уступив место другому, или же будет опрокинут здоровыми силами страны, что долг каждого, в ожидании просветления, стараться сохранить для страны все культурные ценности, кто какие может. Он предложил мне составить и представить ему нужную мне смету, подобрать необходимых сотрудников и сразу приниматься за работу. Таким образом, я вернулся, под советской властью, к кабинетным, научным работам, касающимся исследований экспедиции, которой я в свое время руководил.

В это время, весной 1918 года, никаких определенных белых фронтов в России еще не существовало. Власть советов разливалась по необъятным просторам России; из зажатых большевиками газет многого узнать было нельзя, транспорт действовал плохо, Брест-Литовский мир еще не был заключен, неприятельские армии продвигались и на Украине, и вдоль Балтийского моря. Жена моя и малые дети находились на Украине, куда я их отправил еще во время керенщины из голодного Петрограда; связаться с ними сейчас не было возможности.

Так прошло некоторое время. Я стал работать в тиши кабинета, стараясь одновременно разузнавая обстановку, разобраться в том, что происходит в остальной России…

Вскоре Е.А. Бялокоз позвал меня и стал говорить, что надо отложить научные работы и приниматься за более срочные и насущные дела, что в северной части России, отрезанной от Украины, надвигается великий голод, что надо думать о том, как спасти население. В Сибири, как и всегда, был переизбыток всяких продуктов, подвоз их по редкой железнодорожной сети в эту эпоху развала транспорта был невозможен.

Генерал говорил мне, что надо организовать этот подвоз Северным Морским путем и что кроме меня сделать это некому.

К тому времени мне удалось выяснить, что распространение советской власти по российской земле идет с перебоями. Ходили слухи об очагах сопротивления, особенно на окраинах; стало известно, что на Мурмане находятся значительные морские силы союзников и что там установился какой-то компромиссный режим, что влияние союзников распространяется и на Архангельск; на Украине образовывались эфемерные правительства Петлюры, Виниченко, действовали разбойные банды Махно, и наконец образовалось правительство гетмана Скоропадского; казаки еще управлялись своими атаманами.

Что произошло в Сибири — не было толком известно. Учитывая, что в Сибири отсутствует «почти» пролетариат, что население более хозяйственно и в общей массе более зажиточно и более энергично, что большие просторы должны помочь борьбе со всяким врагом, облегчая организацию сил, я и тогда думал и теперь считаю, что оздоровление России должно прийти оттуда.

Тактическими союзниками русского народа мне, как впоследствии и большинству белых вождей, представлялись силы союзников России Первой великой войны, в интересах коих было бы свержение советской власти.

Я вполне сознавал первостепенную важность для экономической жизни Сибири Северного Морского пути, над исследованием и оборудованием коего работал до меня мой отец, и по совести полагаю, что в ту пору, по знаниям и опыту в этом вопросе, у меня соперников не было. Авторитет мой в этой отрасли признавался и начальством, и населением, и советской властью. Это должно было значительно облегчить дело в невероятно сложной и трудной обстановке того времени. Организация такой экспедиции сулила мне возможность перекинуться на север, где большевики сидели не твердо, и связаться с Сибирью.

В силу всего этого я согласился взяться за это дело, при условии, что мне будут предоставлены большие полномочия, решив искать связей и с Сибирью, и с союзниками, и принялся за дело.

Непосредственным начальником генерала Бялокоза тогда был зловещий Троцкий. Лично встречаться с ним мне не пришлось, но я получил право забирать с развалившегося фронта и от флота все полезное делу имущество, корабли, баржи, шлюпки, моторы, радиостанции, грузовики, продовольствие и все прочее снабжение. Нужные мне офицеры потекли ко мне сами. Я их принимал на службу и командировал по всем направлениям для собирания имущества. Самым трудным было провести сметы для получения необходимых кредиток.

Одного из своих офицеров, гидрографа полковника Юркевича, я командировал в Москву. Он добился свидания с Лениным и привез мне ассигновку в миллион рублей.

В это время союзные посольства находились в Вологде. В Петрограде же, в Английском посольстве оставался представителем посла храбрый мальтиец, капитан 1-го ранга Кроми, георгиевский кавалер, командовавший до того флотилией английских подводных лодок в Балтийском море. Капитана 1-го ранга Кроми я хорошо знал по предыдущей своей службе. (Впоследствии, когда я уже находился в Архангельске, он был растерзан на лестнице посольства большевиками.)

Тайно и от начальства и от подчиненных я вступил в связь с Кроми, узнал от него, что союзные силы предполагают оккупировать Архангельск, и заручился его содействием

Как-то случайно в английском посольстве я столкнулся со своим другом капитаном 2-го ранга Т.Е. Чаплиным, который, как потом оказалось, вел там свою линию и подготовлял военный переворот в Архангельске. Тогда мы друг другу не проговорились о своей работе и лишь впоследствии, в Архангельске, согласовали свои силы.

Время высадки союзников в Архангельске мне не было известно заранее. Поэтому я получал от Кроми для каждого отправляемого мною в Архангельск эшелона специальный пропуск, на случай, если фронт возникнет, когда эшелон будет в пути. Пропуск передавался мною офицеру — начальнику эшелона — и по прибытии в Архангельск уничтожался.

Вместе с этим, счастливый случай помог мне связаться и с сибирскими организациями, враждебными советской власти. Как-то, проходя по Невскому, я обратил внимание на дом, занятый каким-то таинственным союзом сибиряков-областников. Войдя, я увидел зал с развешанными по стенам газетами союза, более или менее невинного, с точки зрения большевиков, содержания.

Просматривая эти газеты, я вдруг обратил внимание на грязного и небритого солдата с университетским значком на шинели, всматривавшегося в меня, а затем радостно обратившегося ко мне. Это был доблестный В.Н. Пепеляев, член Государственной Думы, который позднее был министром у адмирала Колчака и был большевиками расстрелян вместе с адмиралом.

С Пепеляевым мы познакомились и сблизились в первые, кошмарные дни революции 1917 года, проведенные нами в Кронштадте. Он был назначен туда комиссаром от Государственной Думы, взявшей на себя власть и выделившей из своего состава Временное правительство; я же командовал «Летуном», подорвавшимся на неприятельской мине и находившимся в Кронштадте в ремонте. Главные начальники были перебиты чернью, большинство офицеров заключены в тюрьмы, я был одним из немногих, оставшихся на свободе благодаря преданности команды «Летуна».

Прибыв в Кронштадт, охваченный анархией, Пепеляев, несмотря на свою исключительную смелость, энергию и честность, не мог найти почвы под ногами и навести какой-либо порядок. Продолжались самосуды и избиения офицеров. Мне пришлось долго его убеждать предпринять некоторые шаги, которые, по-моему, могли ему помочь справиться с анархией, наконец он согласился, просил меня поехать в Петроград и вести от его имени переговоры с министрами и членами Думы. Я приложил все силы к этому, говорил с Гучковым и Керенским, с некоторыми членами Думы, но с одной стороны оказалось, что безвольный Гучков шел по течению, а самовлюбленный Керенский не хотел ничего понять, желая все организовать в расчете на свою популярность и на митинговое красноречие свое и своих помощников; с другой стороны и время было упущено. Керенский, вопреки моим предупреждениям, послал в Кронштадт прокурора Переверзева, которому в тот же день проломили череп. Очень скоро после этого, получив предупреждение, что на мою жизнь готовятся покушения, мне пришлось бежать из Кронштадта, а затем и В.И. Пепеляев выбрался из этого ада.

Встретившись снова с Пепеляевым в помещении союза сибиряков-областников, я объяснил ему, чем я занят и какие связи ищу. Он ответил, что я здесь нашел, что мне нужно, что он сам в тот же день вечером должен ехать на юг навстречу чехословацким батальонам, чтобы направить их на север, но что он сведет меня с людьми, которым я могу вполне довериться и которые мне могут помочь. Проведя меня коридорами и подвалами дома, он познакомил меня с неким Лебедевым, официально редактором их газеты, а затем провел к И.А. Молодых, который также оказался впоследствии министром в правительстве Колчака. Обсудив втроем положение, мы распрощались с Пепеляевым, как оказалось, навсегда, а затем и я ушел, уговорившись с Молодых поддерживать связь и взаимное осведомление. При этом я узнал, что в Сибири большевики далеко не утвердились и что там готовится сопротивление.