Спрут - Фрэнк Норрис

- Не зевайте! Не дайте ему удрать! Держите, держите!

- Вон он, вон!

Трубили в рог, звонили в колокольчики, колотили в жестяные тазы. Иногда зайцу удавалось уйти, но иногда, одурев от шума, он бросался сломя голову назад, словно все зависело от того, сможет ли он удрать от врагов сейчас, в эту минуту. Один раз совсем ошалевший заяц запрыгнул даже в бричку, прямо на колени к миссис Деррик, но тут же выскочил и был таков.

- Бедный маленький трусишка! - воскликнула она и долго еще ощущала на своих коленях прикосновение трясущихся лапок и на миг прижавшегося

к ней пушистого зверька с неистово колотящимся сердцем.

К полудню число зайцев, которых можно было разглядеть в полевой бинокль Энникстера, составляло многие тысячи. То, что издали казалось просто землей, в бинокле превращалось в копошащуюся массу зверьков, которые вспрыгивали, прижимались к земле, метались из стороны в сторону, сбивались в кучки - великое множество настороженных ушей, белых хвости ков, мелькающих лапок. Фланги изогнутой линии повозок начали понемногу сближаться; ферма Остермапа осталась позади, облава перешла на поля Кьен Сабе.

Как ни странно, зайцы с часу на час становились все менее пугливыми. Поднятые, они уже не мчались с такой быстротой и так далеко, как вначале; сделав два-три неуверенных прыжка, они ложились на землю и прижимали уши к спине. Постепенно кольцо людей и повозок вокруг основного табуна начало смыкаться. Число зайцев с каждой минутой росло. Теперь их были уже не тысячи, а десятки тысяч. Жнивье буквально кишело ими.

Табун становился все плотнее, вокруг не было видно ничего, кроме рыхлой шевелящейся массы зайцев. Расстояние между рогами полумесяца, образованного охотниками, все сокращалось. Вдали уже виднелся загон. Разрозненная масса зайцев начала собираться, образуя единое и неделимое целое. Вначале расстояние между зверьками было фута три, затем оно сократилось до двух, затем до одного и, наконец, до нескольких дюймов. Зайцы начали перепрыгивать друг через друга.

И тут зрелище, представлявшееся глазам, вдруг странно изменилось. Это уже не табун зайцев копошился на земле, а волновалось море, которое, повинуясь неведомым силам, то вскипало, то опадало, бурлило и успокаивалось. Необъяснимая вялость временами покидала зайцев; в табуне то там, то здесь вспыхивала паника, и тысячи зайцев в диком слепом испуге, тесно прижавшись друг к другу, толкаясь, карабкаясь на спину соседа, неслись вперед, так что беспорядочный глухой стук множества лапок становился похожим на ворчание отдаленного грома, а сквозь него прорывались крики заячьего отчаяния.

Строй повозок застыл на месте. Двигаться дальше можно было только прямо по зайцам. Облава приостановилась, дожидаясь, чтобы табун набился в загон. Это длилось довольно долго - в такой толчее зайцы не могли продвигаться вперед быстро. Но широкая пасть загона, словно открытые шлюзные ворота, мало-помалу поглотила всех без остатка. Спрессованная масса постепенно уменьшалась в объеме, как вода в камере после того, как зти ворота откроют. Быстро проскочили последние из отстававших. Ворота захлопнулись.

Хилма спустилась на землю, подошла вместе с Пресли и Хэрреном к загону и заглянула через высокий дощатый забор.

- Господи Боже мой! - воскликнула она.

По количеству зайцев даже такой большой загон оказался мал. Внутри его жила, двигалась, дышала, барахталась многослойная заячья масса, достигавшая в глубину от двух до четырех футов. Зайцы непрестанно перемещались: нижние карабкались вверх, верхние, провалившись вниз, скрывались под своими братьями. Пугливость у них пропала, они перестали бояться людей. Несколько мужчин и подростков, перегнувшись через забор, выхватывали зайцев из общей кучи и, держа их за уши, позировали репортерам из двух сан-францисских газет. Шум, производимый десятками тысяч находящихся в постоянном движении зверьков, напоминал шум ветра в лесу, и от всей этой массы поднимался чужеродный, острый аммиачный запах - запах разгоряченного зверя.

Избиение началось по сигналу. Сопровождавших облаву собак впустили в загон, но они отказались принять участие в расправе, что, впрочем, не явилось неожиданностью. Они обнюхивали копошащуюся массу, а потом пятились в недоумении и с опаской. Однако взрослые мужчины и парни постарше - в большинстве своем португальцы - заработали лихо. Энникстер поспешно увел Хилму, да и многие участники предпочли сразу же отправиться на место пикника.

А в загоне продолжалась кровавая расправа. Парни из Боннвиля и Гвадалахары и батраки с соседних ранчо с дубинками в каждой руке прыгали в загон через забор. Они пробирались сквозь гущу кишащих зверьков, порой проваливаясь по пояс в живую, шевелящуюся, прыгающую массу. В слепой ярости они били направо и налево. Англосаксы с отвращением отворачивались от этого зрелища, но горячая подпорченная кровь португальцев, мексиканцев и метисов вскипала при виде побоища.

Из тех, кто принимал участие в облаве, лишь немногие остались в качестве зрителей. Почти все гости потянулись в сторону холмов, находившихся в полумиле от загона.

Костры развели у родника у истока Бродерсонова ручья. Два быка уже жарились на вертелах; расседланных и распряженных лошадей привязали в сторонке, а мужчины, женщины и дети расположились в тени виргинских дубов. Скатерти и клеенки расстелили прямо на земле. В воздухе стоял нестройный шум: разноголосо переговаривались приглашенные, звенела жестяная посуда, брякали ножи и вилки, хлопали пробки. Мужчины закурили трубки и сигары, и женщины сочли момент наиболее подходящим, чтобы покормить младенцев.

Остерман в щегольских сапогах и английских бриджах был великолепен, как всегда; он никого не обошел вниманием, переходил от одной группы к другой, болтал со всеми, отпускал шуточки, подмигивал, подталкивал локтем, жестикулировал, поддразнивал, неизменно находил острое словцо в ответ и вообще всячески веселил общество.

- С Остерманом не соскучишься - любит дурака поломать. Но при всем при том парень он неплохой. И умница! Не зазнается, не то, что Магнус Деррик.

- Все в порядке, Жеребец? - спросил Остерман, подходя к полянке, где расположились Энникстер, Хилма и миссис Деррик.

- Да, да, все отменно. Вот только штопора у нас нет.

- Только-то? Прошу! - И он вытащил из кармана складной серебряный нож со штопором.

Подошли Хэррен и Пресли, неся громадный дымящийся кусок говяжьей туши, прямо с пылу с жару, и Хилма поспешно подставила под него большое фарфоровое блюдо.

Остерман собрался было рассказать Хэррену и Пресли вертевшийся у него на языке не совсем приличный анекдот, но тут взгляд его упал на Хилму, которую он не видел более двух месяцев. Она передала блюдо Пресли, а сама снова села между двух узловатых корней, прислонившись спиной к дереву, положив локти на эти корни, как на подлокотники огромного кресла. Казалось, что она сидит на троне, возвышаясь над всеми, и каждый, взглянувший на нее, так и видел отсвет незримой короны - прекрасная женщина в полном блеске красоты, гордая сознанием грядущего материнства.

Остерман так и не решился рассказать анекдот; ни с того ни с сего он взял и обнажил голову. Что-то свершалось вот тут, поблизости, можно сказать, у него на глазах. Что это было - понять он не мог, только вдруг испытал непривычное чувство благоговения. Впервые в жизни он смутился. Фигляр, франт, остряк, лопоухий, плешивый человек с лицом клоуна, он что-то растерянно пробормотал и отошел в сторонку, погруженный в мысли и посерьезневший.

Все принялись за еду. Происходило насыщение алчущих, утоление неукротимого аппетита, неутолимом жажды, грубое, первобытное. Разрезанные на четыре части бычьи туши громоздились на столах, грандиозные куски мяса исчезали в желудках вместе с несметным количеством караваев хлеба; ребра, лопатки, все кости обгладывались дочиста; бочки вина поглощались множеством пересохших от жары и пыли глоток. Разговоры стихли, пока шло насыщение. Люди ели до отвала. Ели ради того, чтобы поесть, с твердой решимостью все подчистить, с гордостью показывая друг другу пустые тарелки.

После обеда решено было провести состязания. На плато, венчавшем один из холмов, шли приготовления. Сперва должны были состязаться в беге девушки до семнадцати лет, потом - толстяки. Молодым парням предстояло показать свои достижения в толкании ядра, в прыжках в длину и в высоту, в тройных прыжках и в борьбе.

Пресли был в восторге от всего происходящего. В этом пиршестве, в этом поглощении огромных количеств мяса, хлеба и вина, за которым следовало испытание силы и ловкости, было что-то гомеровское. Так все это было незатейливо и бесхитростно, вполне отвечая духовным запросам простодушных англосаксов. Примитивно, грубовато - это верно, но в достаточной степени невинно. Здесь собрались хорошие люди - доброжелательные, великодушные даже, готовые скорее дать, чем взять, помочь, чем попросить помощи. Все из крепких хороших семей. Такие вот и составляют костяк нации - здоровые, крепкие американцы, все как на подбор. Где еще в мире найдутся такие сильные, добропорядочные мужчины, такие сильные красивые женщины?