Потемкин - Ольга Елисеева

18 мая 1781 года состоялся обмен писем между Иосифом и Екатериной о заключении союзного договора. Накануне возникли две записки императрицы Потемкину, проливающие свет на нелегкий процесс согласования позиций стороны. «Вчерась, опасаясь, чтоб Панин не возвратил Кобенцелю, не присылая ко мне, его предложения, приказала ему и вице-канцлеру, чтоб они взяли мне на доношение то, что Кобенцель им предлагать будет и о чем император ко мне пишет»[791], — сообщала Екатерина. В письме 1 января Иосиф II просил императрицу указать условия, при которых Австрия и Россия взаимно гарантировали бы друг другу целость территорий обеих держав[792].

Екатерина желала включить, в договор пункт о гарантиях тех завоеваний, которые Россия могла бы сделать в недалеком будущем. Австрийская сторона не хотела идти на это, так как тем самым нарушался важный дипломатический принцип «взаимности». В ответ Потемкин передал Кобенцелю, что Россия готова гарантировать Австрии все завоевания, исключая Польшу и Германию. Однако такая постановка вопроса не могла устроить Иосифа II, поскольку для него было желательно вернуть австрийские земли, отнятые Пруссией[793]. На этапе подготовки документов к переговорам были допущены первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел Н. И. Панин и вице-канцлер И. А. Остерман. Никита Иванович всячески стремился задержать процесс обмена бумагами, возвращая их Кобенцелю, даже не показав императрице.

При согласовании формы договорной грамоты встретились непреодолимые препятствия. Петербург настаивал на соблюдении правила об «альтернативе», в силу которого в двух экземплярах документа подписи сторон чередовались. Это означало признание протокольного равенства двух держав. Однако Вена не соглашалась пойти на подобную уступку. 800-летняя империя не могла поставить себя в равное положение со страной, за государями которой императорский титул был признан лишь недавно. Заносчивость австрийцев оскорбляла Екатерину. «Кобенцель буде тебе говорить будет, так как он заговаривал, что между императором и российской императрицей альтернативы быть не может, — писала она Потемкину, — то прошу сказать, чтоб он отстал от подобной пустоши, которая неминуемо дело остановит, что мое правило суть: никому место не отнимать, и никому не уступать»[794].

В немецкой литературе, мнение которой разделял А. Г. Брикнер, принято считать, что именно Иосиф II предложил вместо формальной редакции договорной грамоты обменяться двумя письмами тождественного содержания, которые имели бы силу официально заключенного договора[795]. На самом деле выход из затруднительного положения был найден императрицей. «Мне желательно знать, что у Кобенцеля в мешке, и когда тот опустеет? — писала раздраженная Екатерина. — Мне пришла мысль, которая может помочь всему; а именно, …каждый государь издал бы письменно экземпляр договора и чтобы он начал его так: Я или Мы, Божиею милостью, обещаем дать нашему дорогому брату — сестре это или то, смотря по содержанию статей, о которых будут соглашаться, а каждый подпишется, и его подписи будут обменены»[796].

Именно такой обмен подписей и произошел 18 мая 1781 года. Ни одна из сторон не могла считать себя униженной. Вскоре Екатерина и Иосиф оговорили в письмах артикул договора о взаимной помощи в борьбе с Портой[797].

Новая критическая ситуация в Крыму не заставила себя долго ждать. В мае 1782 года турецкая партия избрала ханом брата Шагин-Гирея — Батыр-Гирея и обратилась к Порте за помощью. Низложенный хан бежал из Кафы на русском корабле в Керчь[798]. Потемкин, находившийся в это время в Херсоне и занятый размещением полков по границе, писал Екатерине: «Из последних посланника Булгакова депешей видно, как турки тонко хитрят. Сверх неминуемого и всегдашнего подстрекания татар против России нынешняя посылка двух-бунчужного паши в окрестности Тамана их намерения открывает. Рассказывая рейс-ефенди Булгакову жалобы от татар на хана, …утаил главное, что их тревожит, а именно привязанность хана к персоне Вашей и что наивяще ознаменило его русским, сего также не сказал, что хан принял чин военной в гвардии. Их намерение было его умертвить, что теперь не удалось, но умысел навеки остался, то хотя бы татары и покорились, но как хану у них жить без охранения? Случай же ввести в Крым войска теперь настоит, чего и мешкать не надобно. Преданный Вам союзник и самовластный государь своей земли требует Вашей защиты к усмирению бунтующих… Итак, повелите хану из Керчи переехать в Петровскую крепость, откуда с полками, поблизости находящимися, вступит он в Перекоп, где и возьмет свое пребывание. Те ж войска останутся в Крыму, доколе нужно будет. Я Вас уверить могу, что татар большое число, увидя войска, отопрутся от просьбы, Порте вознесенной, и вину всю возложат на начальников возмущения»[799].

Екатерина отвечала 3 июня 1782 года: «Теперь нужно обещанную защиту дать хану, свои границы и его, нашего друга, охранить. Все сие мы б с тобою с полчаса положили на меры, а теперь не знаю, где тебя найти и прошу поспешить своим приездом, ибо ничего так не опасаюсь, как что-нибудь проронить или оплошать»[800]. В рескрипте на имя Потемкина императрица передала ему полную власть «сделать все потребные распоряжения, кои были бы достаточны к защищению хана Шагин-Гирея и к приведению нами в повиновение ему татарских народов»[801]. В подлиннике этого документа осторожная императрица не проставила число: «Дан в Царском Селе июня дня 1782 года», — предоставляя князю самому действовать по обстоятельствам.

Получив необходимые для принятия решительных мер документы, Потемкин не стал торопиться в Петербург. Ситуация в Крыму и на Тамани складывалась крайне опасная, возможно, было прямое военное столкновение с Турцией, уже направившей своих эмиссаров к ногайцам и обещавшей вооруженную помощь мятежникам. Светлейший князь предпочел задержаться в Херсоне. «Хотя не люблю, когда ты не у меня возле бока, барин мой дорогой, — писала императрица, — но признаться я должна, что четырехнедельное пребывание твое в Херсоне, конечно важную пользу в себе заключает»[802].

В начале августа Потемкин вернулся из Крыма. Для петербургской «публики» его приезд был связан с желанием принять участие в открытии знаменитого памятника Петру Великому работы Фальконе[803]. Однако после торжества, состоявшегося 7 августа, князь остался в столице еще на месяц. Его удерживала работа над документами, касавшимися секретного артикула русско-австрийского соглашения.