Бунин. Жизнеописание - Александр Ба­бо­ре­ко

Внешние факты для своей повести он взял из жизни близких ему лиц. «Свидание Мити с Аленкой (и сводничество старосты), — писал Бунин, — почти „списано с натуры“ — приблизительно так произошло „первое падение“ одного моего племянника (Н. А. Пушешникова. — А. Б.). Я отчасти воспользовался его рассказом об этом „падении“ (ничуть, однако, не трагическом)» [775].

Летом 1923 года, когда Бунин писал «Митину любовь», у него в Грассе гостил, как выразилась Вера Николаевна, «один Митя (Д. А. Шаховской. — А. Б.), сын родовитого помещика, очень молодой, тихий и застенчивый, и вот Иван Алексеевич представил, что такого барчука сбивает староста, чтобы получить бутылку водки и еще что-нибудь» [776]. От него Бунин взял также название имения — Шаховское, — принадлежавшее глотовским помещикам Бахтеяровым. Вера Николаевна сообщает: «Имение Колонтаевка <…> под именем „Шаховское“ воскресло в „Митиной любви“».

Бунин, будучи в Эстонии в 1938 году, говорил Валерии Владимировне Булгариной (урожденной Рокасовской), жене Вячеслава Булгарина, потомка Фаддея Булгарина: «Видели этого проповедника Шаховского — я вот посмотрел на него и подумал: вот он (если бы не пошел в монахи) не пережил бы разочарования в любви». Будто бы это дало ему повод к замыслу «Митиной любви», — писала автору этих строк в 1968 году поэтесса В. В. Шмидт, встречавшаяся с Буниным и Булгариной в Эстонии.

В. Н. Бунина писала автору данной работы 16 февраля 1958 года о «Митиной любви» и об увлечении Бунина В. В. Пащенко:

«Не знаю, хорошо или дурно, что Ивану Алексеевичу пришлось в такую раннюю пору пережить столь сильную драму. Но думаю, что без этой драмы не было бы написано и „Митиной любви“, хотя там ничего нет биографического, кроме страданий от любви —…как и многие его рассказы».

Критик К. И. Зайцев, автор книги «И. А. Бунин. Жизнь и творчество», пишет: «Первая месса пола! Вот слово, которое дает нам ключ к пониманию того, что испытал и чего не перенес Митя. Но не перенес только ли потому, что на пути его оказалась незначительная Катя, не способная понять и оценить силы его, Митиной, любви? Или в самой природе любви, которая им владела, гнездится отрава — пусть сладкая, но тем более губительная, и подлинно обречен был Митя на то, чтобы пасть ее жертвой? В „Митиной любви“ в один узел переплетены две темы — одна универсальная, тема „первой мессы любви“, и другая, более узкая — тема „бедных Азров“, которые, „полюбив, умирают“ [777]. И вся острая прелесть восхитительного бунинского произведения и заключается в неразличимости этих двух существенно разных, но органически воедино слившихся тем» [778].

Анри де Ренье, говоря о «Митиной любви», приравнивал Бунина, за его блестящее мастерство романиста, к лучшим русским писателям прошлого столетия — к Тургеневу и Толстому.

Подобно Толстому и, конечно, Достоевскому Бунин так глубоко охватывал жизнь, во всей ее сложности, и проникал в ее загадки, что от его произведений — таких, как «Митина любовь», — веет некоей тайной. Поэтому заглавие повести во французском издании, которым подчеркивалась непостижимость «таинства любви», ему представлялось более удачным. «По французски, — говорит Бунин, — я назвал „Митину любовь“ гораздо лучше: „Le sacrement de l’mour“» [779].

Тема повести так захватила Бунина, что он через много лет после ее публикации возвратился к ней. «Когда я писал „Митину любовь“, — сообщал он М. В. Карамзиной в 1938 году, — я делал некоторые заметки — в два, в три слова чаше всего. Теперь я написал по ним эти „Варианты“» (опубликованы в газете «Последние новости», 1938, 23 марта) [780].

Рильке также отмечал, что заглавие «„Le sacrement de l’amour“ передает лучше то, что здесь происходит, чем заглавие „Митина любовь“». По его словам, «Митина любовь была бы скорее неутраченная Катя, счастье, борьба, судьба рядом с ней, и все же в конце концов утрата друг друга, которая была бы с Катей, какова она есть, неизбежна… В этом смысле маленький роман Бунина почти старомодная книга: нас гораздо больше интересует то, что происходит в тех и между теми, кто не теряет себя на такой лад и все-таки должны как-то по-иному, в жизни, потерять себя, ибо не научились любить» [781].

По поводу заглавия повести писала поэтесса М. В. Карамзина: «„Le sacrement de l’amour“ очень красиво звучит по-французски. По-русски это было бы „Таинство любви“.

Но, мне кажется, по-русски нельзя было так назвать. В „Митиной любви“ страшен и неотразим Рок — сила и тема греческой трагедии. В „Вариантах“ (составивших потом рассказ „Апрель“. — А. Б.) эта сила ощущается особенно жутко: там Рок „обстоит“, это „obsession“, одержимость. Митя — жертва, тут не „sacrement“, a „sacrifice à l’amour“[782].

Мистерия — да, но не таинство. Таинство таит в себе в конечном смысле искупление, чудо благодатное. В смерти Мити — лишь его обреченность страшной безблагодатной любви.

Я так мучительно воспринимаю „Митину любовь“, — какая она жестокая!..Когда я внутренно борюсь с ней, когда я протестую против вашей беспощадности, я всегда думаю: все, все было бы иначе, если бы Митина ужасная, деревянная, безлюбая мать, эта „мама, которая спит после обеда“, была бы нежной, женственной, настороженной. Один штрих, один зов любви благодатной, и, быть может, она победила бы ту, — страшную, — власть» [783].

В развязке повести обнаруживается большое художественное чутье Бунина. «…Будто испугавшись болезненного одухотворения своего бедного героя и томительной, безнадежно-восторженной, смертельной его любви, — пишет Г. В. Адамович, — он заставил его накануне самоубийства согрешить с деревенской бабой: редкий образец непогрешимого художественного чутья, мастерский поворот в сторону спасительного лона матери природы, чуть ли не в последнюю минуту» [784].

3. Н. Гиппиус неубедительной казалась эта сцена.

Она видела в авторе «Митиной любви» изобразителя лишь «данного», считала, что он, как писал об этой статье Гиппиус Ф. А. Степун, «не осилив в своем романе „преображения действительности“, изобразил ее ухудшенной; написал то, чего не бывает»; Гиппиус, по словам критика, «огрубляет очень сложный, очень тонкий бунинский рисунок». Степун говорит о том, что «Митина любовь» — «не о временном, а о вечном, о борьбе человека с самим собою за себя самого», «проблема Митиного несчастья включена Буниным в трагическую проблематику Человека» [785].

Насколько эта мысль существенна, видно из того, что последнюю фразу Бунин отметил на полях журнала. Отметил он и слова о том, что в «Митиной любви» он впервые изображает «трагедию человеческого духа», и в этом «заключается то совсем новое, что дал нам Бунин своим последним романом, не меняя внешних приемов творчества или, вернее, оставаясь верным своей художественной природе, Бунин подошел к описанию любви и гибели своего Мити существенно иначе, чем подходил к своим темам раньше».