Совьетика - Ирина Маленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Исаевич, значит?
Михаил Евсеевич строго посмотрел на него в упор:
– Да, Исаевич. А что Вы этим хотите сказать?…
И бравый Бортников смешался и завял на корню:
– Я? Нет, да я ничего…
Если бы это был не семинар, а хоккейный матч, его бы, ей-богу, засвистали.
У Михаила Евсеевича было хорошее чувство юмора. Помню, кто-то из нашей группы зачитывал у него на семинаре свой совершенно нудный доклад. Такой нудный, что мы все буквально клевали носами. А за первом столом Лида рассказывала Анечке Бобровой, славной, домашней девочке-москвичке о своей глубокой, как океан любви к Нариману:
– А он стоит у мусоропровода, смотрит на меня, а глаза – как две мокрые сливы…
И тут вдруг она почувствовала, что на нее смотрят еще две мокрые сливы: это Михаил Евсеевич с тоскующим лицом, подложив ладонь под подбородок, с большим интересом слушал ее рассказ, не обращая ни малейшего внимания на зачитываемый доклад…
Он рассказывал нам множество интересных историй. Например, что Рина Зеленая не признавала существования белорусского языка: она упорно считала его искаженным русским. Но дело было даже не в историях, а в том, что он умел интересно преподавать один из скучнейших, хотя и необходимых в нашей профессии предметов. И я, послушав его, очень скоро решила, что я хочу писать диплом именно у него….
Перестроечная зараза не обошла и меня. Хотя я и быстрее других поняла подлинную цену «меченому Мишке», я тоже, как и мои однокурсники, волновалась за судьбу Ельцина,когда он лег в больницу и – о непроходимая, чудовищная глупость!- посмеивалась вместе с другими, когда он объявил о суверенитете России: «Накося, Миша, выкуси!». То есть, форма для меня на этот период оказалась важнее содержания. Настолько мне уже был отвратителен к тому времени товарищ, из которого за какую-то пару лет успел вылупиться господин. Сходить на демонстрацию на самой Красной площади мне, конечно, хотелось. Но одна только мысль о том, что он будет махать мне пухленькой ручкой с трибуны… Нет уж, спасибо! «Имею такую возможность, но не имею желания».
Моя первая встреча с новыми русскими произошла не на рынке, а на экзамене по марксистско-ленинской философии у нас в институте. Мне попался вопрос о новом человеке. Я ответила. Меня спросили, что я читала на эту тему дополнительно. Я назвала книгу нашего преподавателя, которого экзаменаторы только-только что выжили с кафедры. «Это не та литература, девушка!» – нагло ухмыльнулись мне они в лицо. Мысли их при этом были далеко – они явно с удовольствием мысленно прокручивали перед собой, как унижали и оскорбяли этого «неперестроившегося» человека.
Я почувствовала, что передо мной – что-то новое. Цинизм, который возводится в достоинство. Неважно, что сами они вообще никаких книг не написали – ни на эту тему, ни на другие. Эти люди были уверены, что владеют истиной в последней инстанции. Смесь цинизма с апломбом, очевидно, входили в список «общечеловеческих ценностей»…
Я никогда не была «новой русской». Во всем моем теле нет ни одной новорусской клеточки. Мое существо отторгает новорусскость как инородное тело. Так было тогда и так остается и по сей день. И я этим горжусь. Я не амеба, чтобы мутировать.
…В новое общежитие мы переехали в феврале. Наступила всеобщая эйфория. Страна вокруг нас тем временем сначала медленно, но вскоре все быстрее и быстрее погружалась в веселый еще пока хаос.
– «Мама- анархия, папа- стакан портвейна!» – надрывался из окон нового общежития магнитофон голосом Вити Цоя. У нас же теперь есть свобода! …
Глава 7. Когда падают бомбы
«Моника была хороша, но Тони – лучше!»
(из югославского черного юмора, 1999)… Я была уверена, что Лида захочет жить в одной комнате с Любой – они были неразлучны, как в детском стихотворении Агнии Барто: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой…» – и поэтому уже почти договорилась с Хабибой, что поселюсь с ней, но тут вдруг неожиданно Лида предложила мне стать ее соседкой. Я была удивлена, польщена и не смогла отказаться. Люба, наверно, слегка обиделась и не стала селиться даже в одной квартире с нами. Впрочем, на ее отношениях с Лидой это не отразилось. Мы поселились в маленькой комнате в квартире на 7 этаже. В одной квартире с нами, в большой комнате, жила уралочка Лариса, переведшаяся с заочного – на 6 лет старше меня – и две «мертвые души» из Подмосковья, которых она уговорила прописаться в общежитии, хотя жили они у себя дома. Так что Лариса устроилась с комфортом. Меня шокировало в ней курение. До Москвы я никогда в жизни не видела курящих женщин. Их и в Москве-то было раз, две и обчелся – в основном толстушки, пытающиеся похудеть или чьи-то дочки. Лариса относилась к первой категории. Когда она открывала рот, оттуда исходило такое зловоние, словно перед тобой был сказочный дракон, извергающий дым. Между нами никогда не было особой симпатии, но мы терпели друг друга из-за Лиды, которой мы обе восторгались. Ларисе очень хотелось замуж, и она целый год водила к себе старосту соседней группы – кормить обедами. Он с удовольствием ел (Лариса вкусно готовила и хорошо шила и вязала), благодарил ее и неизменно уходил… Так у нее ничего и не вышло.
Жизнь в новом общежитии текла весело, хотя загадить мы его успели на редкость быстро. Уже через полтора года тараканы появились и в нашем новом «дворце». На кухне висело расписание дежурства – какая комната и когда должна была чистить плиту и убирать там, но его быстро перестали соблюдать, несмотря даже на наличие на этаже своего старосты, который должен был следить за порядком. Времена командной экономики миновали! Нам было не до поддержания частоты- вместо «скучных» субботников мы бегали на единственную еще пока капиталистическую улицу в Москве, Арбат, где художники-самоучки за десятку (четверть нашей стипендии!) рисовали за 20 минут твой портрет. Мы с Лидой раскошелились на них к очередному ее дню рождения. Ни ее, ни мой портреты даже близко не напоминали оригиналы, но мы с гордостью вывесили их над кроватями. Юбки с «заклепками», «варенки», брюки в клетку…. Пусть люди видят, что мы шагаем в ногу со временем!
В то время вошла в моду группа с несоветским названием «Любе» – от подмосковного города Люберцы.
«Не люблю я точные науки,
Точно сам не знаю почему
Сшей мне, мама, клечатые брюки,
А я в них по улице пройду!
Сшей мне мама брюки помоднее,
Чтобы клетки были повидней, ей, ей, ей!
Клетки, клетки, клетки,
Как в метрополитене вагонетки,
Клетки, клетки, клетки,
Вы словно шоколадные конфетки!
Я шагаю очень осторожно,
И пытаюсь мир весь удивить.
На моих штанинах даже можно
Шахматные матчи проводить.
А когда пройдёт на клетки мода,
Я надену трубы с порохода, да, да! »
Сравните это хотя бы с моей любимой советской песней -
«Забота у нас простая, забота наша такая,
Жила бы страна родная, и нету других забот.
И снег, и ветер, и звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.
Пускай нам с тобой обоим беда грозит за бедою,
Но дружбу мою с тобою одна только смерть возьмет.
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.
Пока я ходить умею, пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею я буду идти вперед.
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.
И так же, как в жизни каждый, любовь ты встретишь однажды,
С тобою, как ты, отважно сквозь бури она пройдет,
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.
Не думай, что все пропели, что бури все отгремели,
Готовься к великой цели, а слава тебя найдет.
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет. .»
Сравните интеллектуальный и особенно духовный уровень этих двух песен – и вы поймете, что в том, что случилось с нашей страной, виноваты не Сталин и не Нина Андреева. Мы всем поколением – с поощрения «перестройшиков»- вели себя как крыловская «попрыгунья-стрекоза». Забыв, чем кончается знаменитая басня:
«Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
(…)
"До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас -
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило".-
"А, так ты…" – "Я без души
Лето целое всё пела".-
"Ты всё пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!"
Для того, чтобы принципы социализма работали на практике, надо не только получать соответствующие директивы сверху. Прежде всего надо самому не быть иждивенцем по духу. Хотя бы убирать за собой свою грязь – -не ссылаясь на то, что там где-то делают или не делают работники обкома партии.. Для того, чтобы жить как человек, прежде всего надо самому быть человеком. Без скидки на погодные условия.
