В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста) - Герхард Кегель

Вся эта "операция" потребовала больше времени, чем предполагалось вначале. Для того чтобы убить таким путем примерно 33 тысячи человек, понадобилось двое суток.

Брата своего знакомого украинца, говорил майор Кох, он, к сожалению, так и не смог разыскать. У некоторых молодых эсэсовцев, участвовавших в этой страшной экзекуции, помутился разум - они не выдержали такого истребления людей. Их пришлось поместить в психиатрическую больницу.

В дополнение к вышеизложенному хочу заметить, что в ряде опубликованных после войны книг и мемуаров, в которых рассказывается об этом массовом убийстве на окраине Киева (Бабий Яр) и делаются ссылки на документы нацистских властей, не говорится о том, что для охраны там привлекались отряды эсэсовцев. Не говорится и о том, что некоторые из молодых эсэсовцев лишились рассудка. Из этих публикаций можно узнать лишь о том, что некоторые из убийц испытывали "недомогание" и их на месте "лечили" (водкой. - Авт.). В расстреле же участвовали главным образом служащие отрядов особого назначения 4-й оперативной группы охранной полиции и сотрудники службы безопасности.

Учитывая сложившуюся обстановку, сказал майор Кох, я должен понять, что он, к сожалению, вряд ли сможет теперь помочь чем-либо в выполнении возложенной на меня задачи привлечь несколько украинских интеллигентов для ведения антисоветской пропаганды в пользу Германии. Тем более что, как я ему говорил, речь идет о людях, которые должны пользоваться авторитетом и известностью. Он, конечно, даст мне один или два адреса. Но вряд ли я могу надеяться, что из этого выйдет толк.

По одному из адресов, к пожилому художнику, который почему-то враждебно относился к Советской власти, я направил сопровождавшего меня сотрудника. Он вернулся с листом бумаги, содержавшим совершенно непригодную для целей министерства иностранных дел грубую брань на коммунистов и на Советскую власть. Неоднократные попытки разыскать кого-либо по второму адресу результатов не дали. Этого оказалось достаточно, чтобы понять нецелесообразность моего дальнейшего пребывания в Киеве. У меня были вполне убедительные доводы, чтобы поскорее вернуться в Берлин, так и не выполнив порученного мне задания. В этой связи я очень надеялся, что за время моего отсутствия Ильзе Штёбе удалось вновь установить надежную связь с Центром; некоторые факты из моего отчета о поездке, несомненно, представили бы для него интерес.

И вот мы отправились в обратный путь. Во Львове мы провели лишь одну ночь. В Кракове, напротив, я пробыл два дня, так как должен был выполнить свое обещание посланнику фон Вюлишу и рассказать ему кое-что о своих впечатлениях, полученных во Львове и в Киеве. Мы просидели с ним до раннего утра. В Кракове у него явно не было никого, кому бы он мог излить свою душу. И когда я закончил свой рассказ, он не скрывал своей глубокой тревоги за возможный исход этой войны, за будущее Германии.

Прощаясь, он настоятельно просил меня обязательно заглянуть к нему, если мне вновь случится приехать в Краков. Такого случая, однако, более не представилось.

Кажется, в конце 1942 - начале 1943 года в МИД я узнал о том, что посланник фон Вюлиш скончался в Берлине после вскрытия фурункула в полости носа. Вскоре после этого умер и бывший посол в Варшаве фон Мольтке, который после Варшавы стал послом в Мадриде. Он умер якобы от аппендицита. Я уже писал о весьма странных обстоятельствах его смерти. В конце 1942 года в Берлине от руки нацистского палача погиб фон Шелиа - он был повешен. Убежден, хотя у меня и нет доказательств, что между смертями трех главных руководителей бывшего германского посольства в Варшаве - фон Мольтке, фон Шелиа и фон Вюлиша (все они ушли из жизни в конце 1942 - начале 1943 года) существует взаимосвязь.

"Окончательное решение"

Возвратившись в Берлин, я прежде всего условился с Ильзой Штёбе о встрече. Была середина октября 1941 года. Заканчивался четвертый месяц "восточной кампании" - задуманного нацистской Германией "блицкрига" против Советского Союза. Что касается установления связи с Центром, то Ильза Штёбе не могла сообщить мне пока ничего утешительного.

Затем я принялся за подготовку отчета Кизингеру о результатах моей поездки. Этот отчет я хотел сделать по возможности устно, передав ему лишь некоторые непригодные для нацистской пропаганды записи, сделанные во Львове и в Киеве. Докладывая Кизингеру об увиденном и услышанном мной, я старался говорить тоном человека, раздосадованного тем, что непредвиденные обстоятельства помешали ему выполнить порученное задание так, как ожидало от него начальство. Это представлялось мне единственно возможным способом описать, с использованием ставших мне известными подробностей, ужасные преступления, совершенные и каждодневно совершаемые от имени Германии и по поручению ее нацистских заправил в Польше, на Украине, а также, конечно, и в других местах. Я хотел, чтобы у господ из берлинского министерства иностранных дел не оставалось никаких сомнений в том, что они работали на шайку убийц, на клику преступников. Я решил и, пожалуй, не без оснований, что гестаповцам будет совсем не просто обвинить меня в "подрыве военной мощи", или в "разглашении военной тайны", или в "гнусной пропаганде", направленной против "третьей империи". Ведь я всего лишь отчитывался перед руководством своего учреждения, учреждения именно этой самой "третьей империи", правдиво докладывая о результатах своей служебной поездки. А это входило в мои служебные обязанности.

Я, разумеется, не назвал тех, кто информировал меня в ходе поездки. Докладывая информацию из Кракова, которая этим сотрудникам МИД должна была быть известна, поскольку министерство иностранных дел имело в Кракове своего представителя, я сослался на "абсолютно надежный источник". Сообщая информацию о Львове и Киеве, я сказал, что получил ее от офицеров вермахта, с которыми имел беседы, поскольку они должны были вывести меня на заслуживавших доверия польских и украинских интеллигентов, работавших в их учреждениях. Следует отметить, что у меня и не спрашивали, от кого именно я получил сведения, о которых докладывал в МИД. Я понял, что я, так сказать, балансировал на канате без сетки. Но молчать об ужасах, происходивших в Кракове, Львове и Киеве, я не мог. Нельзя было допускать, чтобы кто-либо из руководящих чиновников нацистского министерства иностранных дел мог позднее оправдываться тем, что он-де не знал ничего конкретного о политике массовых убийств и геноцида, которую помогал осуществлять.

Кизингер выслушал мой доклад молча, не задавая каких-либо вопросов. Время от времени он что-то записывал в блокнот. Когда я в заключение выразил сожаление, что не смог в сложившейся обстановке выполнить порученное мне задание так, как он, видимо, ожидал, он ответил, что тут уж действительно ничего не поделаешь. Письменного отчета он от меня не потребовал. Затем он отпустил меня, заметив, что я могу взять двухдневный отпуск, чтобы отдохнуть после утомительной командировки, а затем вновь приступить к своей работе в отделе информации.