Собрание сочинений. Том 3 - Петр Павленко

Дорожный инженер Горюнов заранее сговорился с агрономом Чириковым, что тот довезет его до дому на колхозной таратайке. Но когда они вышли из Дома культуры, где происходило собрание, и, наскоро попрощавшись с многочисленными знакомыми, завернули за угол, где их должен был ждать колхозный конюх, Виктор Андреевич, то вместо таратайки встретил бригадира-виноградаря Грищука с сыном, слушателем сельхозтехникума. Оказывается, председатель колхоза таратайку прислать прислал, но на нее, помимо колхозного агронома Чирикова и Грищука с сыном, приказал забрать еще пропагандиста из райкома. За ним-то конюх сейчас и побежал. Было ясно, что придется итти пешком, потому что искать другие колеса было уже поздно.

— Ну и прижимист мой председатель, действительно «Скорпион»! — смущенно проворчал Чириков.

— У вас в «Калинине» разве он? — сразу догадавшись, о ком идет речь, спросил Горюнов. — Тогда я даже удивлен, что он таратайку прислал. Я ведь этого вашего «Скорпиона» еще до войны знал — хозяин замечательный, но человек прямо никуда…

Речь шла о председателе колхоза имени Калинина, Серапионе Шухмине.

— Человек трудный! — машинально согласился Чириков, все еще надеясь найти выход из неудобного положения. — Может, нас подхватят военные из санатория?

— Да нет, они уже уехали. А давайте пойдем пешком, может быть, кого встретим по дороге, а не то ваш конюх нас догонит в случае чего…

— А что ж, пешком так пешком! — с напускной легкостью согласился агроном, делая вид, что ему все равно, и, предупредив Грищука, что они уходят вперед, пошел с инженером к выезду на шоссе.

За околицей районного центра их бегом догнал сын Грищука, вихрастый парень с драчливым выражением лица.

— И я с вами! — восторженно прокричал он издали. — Не возражаете?

— Если в складчину, так возражений нет, — не особенно любезно ответил Чириков, все еще переживающий стыд перед Горюновым за случившееся недоразумение. — Я ему сегодня закачу скандал! Это же, чорт его знает, что такое… — бурчал он обиженно…

Я вашего председателя давно знаю, он скандалов не боится, — засмеялся инженер. — Я ему как-то в лицо сказал. «Недаром, — говорю, — вам эдакое прозвище дали». А он мне: «Потому я «Скорпион», что заработал колхозу миллион». И еще смеется, бесстыжий!

И, чтобы прекратить разговор на тему, которая, как он почувствовал, волнует добродушного и застенчивого Чирикова, инженер, оглянувшись на молодого Грищука, сказал:

— Слушай, кто этот полковник, что выступал утром? Очень здорово говорил, мне понравилось.

— Это Воропаев, из отставных, кажется. Он у нас не так давно, но популярен. Народ за него горой! Мне тоже понравилось, как он говорил: и резко и в то же время культурно.

И они, забыв о неприятности с таратайкой, возбужденно заговорили о вопросах, поднятых на партийном активе в связи с итогами года.

Сын Грищука внимательно слушал их с явным намерением вмешаться, как только представится случай.

— Я Воропаева тоже знаю, — сказал он снисходительно в тот момент, когда собеседники на мгновение приумолкли. — Он у нас выступал два раза. Замечательно! Очень замечательно! Только в нашем деле мало еще понимает, штурмовщину проповедует, — добавил он тоном человека опытного.

Горюнов с Чириковым переглянулись, подмигнули един другому и, не продолжая своего разговора и не поддерживая вылазки Грищука, продолжали итти молча. Парень, видя, что его не слушают, засвистел какую-то песню.

Дорога вытягивалась в гору. Миновав последние жилища, она круто сворачивала к западу и тугими петлями взбиралась по краю узкого, сырого и ветреного ущелья почти на самый горный гребень.

Внизу, в селе, уже потемнело, дома и улицы слились в сплошные пятна с-несколькими блестками огней в каждом пятне. А на дороге и над нею было еще светло, и на самой верхушке горы стояло розовое сияние от последнего луча, скрывавшегося далеко за горами солнца.

— Хорошо, что мороза нет, — обрадованно произнес Чириков. — У меня сапоги худые, беда. Никак не соберусь заняться. Дела все, дела. Год был тяжелый, засуха, потом с уборкой проканителились мы ужасно. Народ у нас новый, неопытный… Вот взять хоть бы его отца, — кивнул он на молодого Грищука. — Виноград он на картинках да в кино только и видел…

Студент обидчиво кашлянул.

— То было да прошло, товарищ Чириков, — сказал он сердито. — Сейчас отец дело знает.

— Про сейчас ничего не скажу, а весной не знал.

— Мы как-то с ним заспорили о сортах, — продолжал сын с той высокомерной развязностью, которая свойственна некоторым молодым натурам как протест против того, что их считают неопытными юнцами. — Заспорили, знаете, и никак не сойдемся. Так старик меня забил, ей-богу, так затараторил, будто по-французски заговорил: алиготе, семильон, кларет, шардоне, бастардо, морастель… — и юноша счастливо засмеялся тому, что он так хорошо и умно, а главное к месту, придумал сказать о своем отце, а заодно и себя показал как человека, с которым придется считаться.

Агроном с инженером почувствовали, что это не старый Грищук хвастался знанием сортов, — щеголяли этим ребята в техникуме, но не стали уличать парня.

— Да-а… — насмешливо протянул Горюнов. — Как, товарищ Кларет, все-таки перегибает, значит, Воропаев, не знает вашего дела? А? Вот и угоди на вас!

Юноша почувствовал, что его слова об отце не приняты всерьез.

— Нет, я что хочу сказать, — с жаром возразил он. — Я хочу сказать, что батька все-таки здорово дело понял. Вы, товарищ Чириков, сами должны это констатировать… Все ж таки первая бригада во всем районе!.. Конечно, теоретически он слаб, это я вполне разделяю, но практически…

— Погодите!.. Это не нас кричат?.. — перебил его инженер.

Он страдал одышкой, и ему было тяжело подыматься в гору.

Все прислушались. Снизу, от села, отдаленного волной, шли какие-то гульливые крики, не то кто-то пел, не щадя голоса, не то и в самом деле кого-то звали.

Они остановились и, вслушиваясь в крики, невольно залюбовались широкой холмистой долиной, лежавшей перед ними внизу. Изрезанная садами и виноградниками, она была вся перед их глазами, и казалось, ее можно схватить за края, поднять и унести с собой.

— Не слышно Виктора, — сказал Грищук. — Видно, ждет пропагандиста.

— Вы не устали? — спросил Чириков инженера. — Если устали, так подождем, спешить нам некуда.

Тот молча согласился. Он, как и все занятые люди, никогда не обращал внимания на природу и сейчас был удивлен, что она волнует его не только тем, что хороша и красива, а еще чем-то большим, в нем самом откликнувшимся на неожиданное вторжение красоты. Ему было стыдно вспомнить, что, живя в чудесном месте, на опушке соснового бора, он этот бор видел раз или два в году, что он по выходным ходил к речке с удочкой только для того, чтобы не было стыдно перед рабочими за то, что он их инженер, бродит без дела, точно ему нечем заняться дома.

И опять вспомнился ему Воропаев, горячо и взволнованно говоривший сегодня на активе как раз о красивой жизни. Он, Воропаев, начал со стихов, что многим поначалу показалось смешным и, более того, неуместным, а затем стал развивать свою мысль о том, что такое культура и из каких элементов она состоит.

— Культура — эго тяга к красоте, — говорил он, — это воспитание в себе влечения к умным вещам. Почему не все из нас придерживаются прекрасной традиции — читать дома вслух для своих детей? Почему многие относятся к искусству только как к отдыху, а не как к дополнительному опыту жизни? Почему в наших кружках самодеятельности редко встретишь человека зрелых лет, а в спортивных и никогда такого не встретишь? Почему встречаются такие работники, которые полагают, что кто-то другой разжует им культуру, когда нужно, и накормит и напоит ею. Это — не что иное, как собесовское отношение к духовным вопросам: мы-де заняты-перезаняты, так вот, товарищи руководители, вы нас и повеселите, и развлеките, и поучите. Так можно дойти до мысли, что государство нас будет брить, мыть в бане и водить к портным и сапожникам. Бывать в театре, слушать музыку и читать книги нужно так же регулярно, как ходить в баню. Почему мы мало покупаем в колхозные клубы хороших картин, скульптур, красивых вещей? Почему, принимая на работу нового человека, мы спрашиваем его о чем угодно, только не о том, что он читает, что видел, что знает? Красота — не роскошь, а необходимость, — говорил он, стоя перед собранием в не новом, но чистом кителе, в празднично начищенных сапогах, в синих, хорошо отглаженных галифе.

— О чем вы задумались, строитель? — спросил, подходя к Горюнову с раскрытым портсигаром, агроном Чириков.

— Да представьте, все об этом Воропаеве думаю, — не скрывая своего удивления, ответил Горюнов и взял папиросу. — Не шаблонно выступил, и, увидите, его надолго запомнят. Все нешаблонное очень живуче. Оно удивляет и, удивив, приковывает, заставляет решать, в чем же разница между шаблоном и оригинальностью, и находить преимущества второй.