На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич

Однако на самом деле интенсивность подготовки к решительным действиям со стороны Вашингтона, напротив, значительно возросла. Уже 20 октября президент Дж. Кеннеди, госсекретарь Д. Раск, министр обороны Р. Макнамара и другие члены СНБ США проголосовали за установление морской блокады Кубы. Одновременно Стратегическое авиационное командование ВВС США, которое возглавлял генерал К. Лемей, отдало приказ о переводе всех своих частей и соединений в положение «военная опасность», а Тактическое авиационное командование (ТАК) ВВС США определило 4 бомбардировочно-штурмовых эскадрильи для нанесения первого удара по Кубе. Между тем в самом Вашингтоне, конечно, прекрасно сознавали, что, согласно международному праву, любая блокада являлась актом войны, в то время как размещение любых ракет в Турции и ответное размещение аналогичных ракет на Кубе никаких соглашений не нарушало. В результате США оказывались в роли агрессора, развязавшего войну, и в связи с этим обстоятельством в Вашингтоне возникли резонные опасения по поводу того, что сама эта акция США не встретит поддержки у мирового сообщества. Именно поэтому решение о введении блокады Кубы было вынесено на обсуждение Организации Американских государств (ОАГ), которая, опираясь на «Пакт Рио», единогласно поддержала введение санкций против Кубы, однако не в форме «блокады», а в виде «карантина», что означало не полное прекращение морского сообщения, а лишь запрет на поставки вооружений на остров Свободы. К обеспечению этого «карантина» американская сторона привлекла 238 различных военных кораблей, в том числе 8 авианосцев, 2 крейсера, 118 эсминцев и 13 подводных лодок[621].

Между тем вечером 22 октября госсекретарь Д. Раск вызвал посла А. Ф. Добрынина в Госдеп и передал ему личное послание Дж. Кеннеди Н. С. Хрущеву, а также текст его обращения к американскому народу. В тот же день советский лидер собрал заседание Президиума ЦК, в повестке дня которого стоял вопрос «Об определении позиций по дальнейшим шагам в отношении Кубы и Берлина», но фактически обсуждался только кубинский вопрос. Судя по протокольным записям заведующего Общим отделом ЦК В. Н. Малина, все члены Президиума ЦК сошлись на том, что не надо торопиться с принятием новых решений до выступления президента США[622].

Как и ожидалось, вечером 22 октября Дж. Кеннеди обратился к американскому народу с предельно лживым и полным алармистских нот выступлением, где заявил, что «внезапное, тайное и необъяснимое размещение коммунистических ракет за пределами советской территории является преднамеренным изменением статус-кво, которое абсолютно неприемлемо для нашей страны». Сейчас уже «никто не может предугадать дальнейший ход событий, предсказать размеры материальных и человеческих жертв», у нас (американцев) «впереди месяцы самопожертвования и самодисциплины, месяцы, которые будут проверкой нашей воли и выдержки, месяцы, таящие в себе множество неожиданных бед, незаслуженных обвинений, которые заставят нас быть начеку». После этого выступления главы государства в США началась настоящая паника, а Вооруженные силы страны, напротив, были приведены в боевую готовность № 3, что давало возможность начать любые боевые действия немедленно. Тем более что под рукой у президента Дж. Кеннеди уже были отмобилизованные силы вторжения в количестве 250 000 пехотинцев и 90 000 десантников и морпехов. Но в Вашингтоне также прекрасно понимали, что любое нападение на Кубу, против которой уже был введен абсолютно незаконный «карантин», чревато крайне непредсказуемыми последствиями. Тем более что в тот же день по приказу Ф. Кастро в кратчайшие сроки были развернуты 54 пехотные дивизии и более 120 зенитных батарей и дивизионов реактивной артиллерии общей численностью 270 000 человек. Аналогичные меры были приняты и командующим СГВК генералом армии И. А. Плиевым, в распоряжении которого уже находилось почти 44000 военнослужащих, 42 ракетные установки и 164 бомбовых и ракетных ядерных заряда[623]. Мир реально оказался на грани ядерной войны…

Намеренно оторвавшись от хронологии нашего повествования, отметим лишь два любопытных и малоизвестных момента тех событий. Во-первых, практически сразу по прибытии на Кубу у генерала армии И. А. Плиева обострилась его застарелая мочекаменная болезнь, которая сопровождалась высокой температурой и сильными, порой невыносимыми болями. И, во-вторых, сами участники Кубинского кризиса до своих последних дней вели жаркие споры о полномочиях И. А. Плиева в отношении ядерного оружия. Например, генерал-лейтенант Н. К. Белобородов, возглавлявший в то время Опергруппу Главного управления по ядерно-техническому обеспечению операции «Анадырь», утверждал, что И. А. Плиев был лишен права самостоятельного применения ядерного оружия. А генерал армии А. И. Грибков, возглавлявший такую же Опергруппу ГОУ Генштаба, напротив, уверял, что такое право в присутствии маршала Р. Я. Малиновского и генерал-полковника С. П. Иванова ему лично «даровал» сам Н. С. Хрущев. Правда, речь якобы шла только о новейших тактических ракетах «Луна» и только в том случае, «если будет отсутствовать связь с Москвой»[624].

Между тем именно в эти тревожные дни между Н. С. Хрущевым и Дж. Кеннеди завязалась острая полемическая переписка, в которой каждая из сторон пыталась обосновать правомерность своих действий. При этом советские транспортные корабли с ядерными ракетами на борту продолжали следовать в направлении кубинских портов, и любая попытка американских военных остановить советские суда могла стать поводом для начала войны. Фактически происходила встречная эскалация конфликта, и противостоящие стороны пока не знали, каким же образом выйти из этого тупика.

Однако уже ближе к ночи 23 октября брат президента и министр юстиции Роберт Кеннеди в неофициальном порядке посетил советское посольство в Вашингтоне, где в ходе секретных переговоров с послом А. Ф. Добрыниным была сделана первая, однако не очень удачная попытка нащупать возможный компромисс[625]. Тогда же к поиску реального компромисса подключился и глава главной резидентуры КГБ полковник Александр Семенович Феклисов, который через корреспондента ABC News Джона Скали установил прямой контакт с Белым домом[626]. Кстати, как уверяют целый ряд историков (И. В. Лебедев, Р. Г. Пихоя[627]), к этому времени уже существовало как минимум 17 подобного рода каналов связи между американским и советским руководством. Помимо двух указанных выше, это были неформальные, но реальные контакты Анатолия Федоровича Добрынина со спецпомощником и спичрайтером президента Теодором Соренсеном и влиятельным и популярным политическим обозревателем Уолтером Липпманом, Андрея Андреевича Громыко с Дином Раском, Василия Васильевича Кузнецова с председателем Фонда Форда и Совета по международным отношениям Джоном Макклоем и постпредом США в ООН Эдлаем Стивенсоном, постпреда СССР в ООН Валериана Александровича Зорина с и. о. генсека ООН У Таном, а также резидента ГРУ полковника Георгия Никитовича Большакова с Робертом Кеннеди.

Кстати, тот же А. Ф. Добрынин в своих мемуарах довольно подробно изложил всю «кухню» личных контактов Г. Н. Большакова, выступавшего в роли корреспондента ТАСС, с Робертом Кеннеди и пресс-секретарем президента Пьером Сэлинджером, о которых даже не знал его предшественник М. А. Меньшиков. Он часто «бывал у них дома и даже играл с ними в теннис, но плохо знал дипломатическую сторону наших отношений с администрацией Кеннеди» и, «по существу, был хорошим «почтовым ящиком», но не более, поскольку давал мало дополнительной информации в силу того, что не мог достаточно квалифицированно вести беседы… по широкому кругу вопросов» и, «более того, порой неправильно интерпретировал их высказывания»[628].