Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

Но — что это такое? Не постучались ли только что в ворота моего дома? Я вскочила, бросилась в переднюю и стала прислушиваться. Сердце замерло, когда я услышала снаружи перед воротами тихий стон и вздох. Затем снова раздался стук, сильнее первого, и через несколько мгновений я услыхала глухое падение, точно падало тяжелое тело. Не теряя времени, чтобы позвать свою прислугу, я бросилась к двери, сняла засов и открыла. Крик, полный страха и изумления, с силой вырвался из моей груди.

У самого порога моего дома лежал высокого роста стройный человек, и белый сверкающий снег был окрашен кровью. Я увидела сразу, что кровь сочилась из раны, которая была у несчастного на левой стороне груди. Когда я к нему нагнулась, когда полная страха пытливо посмотрела в лицо этого человека, чтобы убедиться, не могу ли ему еще помочь, тогда — о, Боже всемогущий! — был ли это злой сон или страшная действительность? — тогда увидела я бледное лицо того самого человека, которым были заняты все мои мысли во сне и наяву, лицо человека, которого в течение многих недель я так страстно желала видеть, лицо человека, которого я любила.

Да, это был барон Кампфгаузен, мой спаситель, и, казалось, он лежал передо мною умирающий.

— Немного воды, — прошептал несчастный, слегка приподняв голову и умоляюще посмотрел на меня. Его глаза, такие блестящие в тот день, когда я впервые его встретила, были теперь совсем мутны. — Сжальтесь! Только одну каплю воды, меня коварно подстрелили.

Я опустилась в глубокий снег, обвила его своими руками, положила его голову к себе на грудь и напрягла всю силу своего голоса, чтобы позвать прислугу. Негр Дзюмбо и мой кучер пришли и помогли мне перенести тяжело раненного в зал, а затем и в спальню, где я положила его на мою собственную постель.

Через несколько минут Дзюмбо на самом быстром коне из моей конюшни мчался в Потсдам, чтобы пригласить моего домашнего врача. Я нуждалась в его помощи после того, как сама наложила первую повязку своему возлюбленному.

Итак, это его касались те слова, которые весь день я не могла забыть, слова, которые я подслушала: «Застрели его сзади». И я, несчастная, не могла предотвратить этого кровавого деяния; в моей власти было помешать этому убийству, но из-за колебания, из-за моей медлительности я, быть может, навсегда потеряла самое дорогое в жизни.

Старый врач приехал. Он осмотрел тяжело раненного, который лежал без сознания, и извлек из раны пулю. Когда я со слезами умоляла врача сказать мне, есть ли надежда, возможно ли спасение, он пожал плечами и ответил:

— Молодость все может преодолеть — даже смерть.

На убедительные просьбы остаться на ночь в моем доме доктор согласился, и мы с ним сидели у постели раненого, который, казалось, страшно страдал.

Появилась сильная лихорадка, и начался бред. Даже когда человек находится в самом тяжелом положении, он редко отказывается от мысли о счастье. Бред страдальца наполнил меня тихой небесной радостью. В бреду он говорил обо мне, постоянно называл мое имя, возвращался к тому моменту, когда спас меня из волн озера, посадил на седло впереди себя и обнял меня своими руками.

И когда утром доктор уснул, я широко открытыми горящими глазами, без слез, потому что слез уже не было, наблюдала каждое движение больного, лежащего в жару. Вдруг он взглянул на меня и слабым движением протянул руки ко мне и тихо произнес:

— Это прекрасный сон, или я действительно нахожусь у тебя, Аделина?

Тогда я больше не могла сдержать себя. Забыв, что я могу причинить больному вред, за который мой добрый доктор, вероятно, рассердился бы, я нагнулась к любимому человеку и тихо сказала:

— Да, ты у меня. Я буду за тобою ухаживать, буду тебя беречь, как самое дорогое для меня на земле существо, и ты выздоровеешь.

— И ты любишь меня, Аделина?

— Я люблю тебя, люблю безгранично.

Руки страдающего обвили меня, моя голова опустилась к нему на грудь, и его лихорадочно горящие губы прижались к моим. И странно. Первым поцелуем мы обменялись при тех же условиях, при каких произошла наша первая встреча — между жизнью и смертью.

Обняв меня, Андреас снова лишился сознания, и снова начался его ужасный, бессмысленный бред. Ему чудилось, что он борется с двумя нападающими на него людьми, и страшный кошмар затемнял в его сознании прекрасную картину только что пережитого счастья.

Медленно улучшалось состояние больного. Через несколько дней доктор объявил, что опасность уже миновала, но в то же время строго запретил Кампфгаузену переезжать. Сам король желал перевезти больного в свой замок, но когда его лейб-медик, специально посланный в мое поместье, рассказал королю о состоянии его любимца, и переезд, конечно, был отложен. Кампфгаузен остался у меня, и я, бесконечно счастливая, продолжала заботливо ухаживать за своим возлюбленным.

Сам Кампфгаузен не мог сказать, каким образом он получил рану. Преследуя оленя, он слишком отдалился от охотничьей компании, как вдруг из-за кустарника, мимо которого он еще недавно проходил, грянул выстрел и он упал, раненный в левый бок. Кампфгаузен утверждал, что перед тем, как потерять сознание, он успел заметить двух людей, которые быстро пробежали мимо, не позаботясь о нем. Но кто были эти люди, он сказать не мог, как не мог передать и других подробностей покушения. Когда он очнулся после короткого обморока, возле него стояла его охотничья собака и нюхала и лизала то место, откуда через его платье сочилась кровь. С нечеловеческими усилиями Кампфгаузен приподнялся и дотащился до моего дома. Он ясно понимал, что ему не избежать смерти, если не удастся найти человеческого жилища, где ему окажут первую помощь. По дороге к моей вилле он раз десять падал, поднимался и наконец достиг моих дверей.

Я, конечно, рассказала ему все, что я слышала в лесу, что о плане убийства я знала еще утром, но не подозревала, что он касается его.

Кампфгаузен на это ответил с болезненной улыбкой:

— Я также нисколько не сомневаюсь, что не случайная пуля попала в меня. Меня просто хотели застрелить. Придворные завидуют мне, потому что знают, что я пользуюсь расположением короля. Они охотно отстранили бы меня, думая, что этим им удастся приблизиться к королю. Я буду на страже, вот и все. Я бы хотел, чтобы несчастный убийца на этот раз избежал наказания. Быть может, он, действительно, состоит при дворе, и если бы его удалось найти, могла бы быть опозорена какая-нибудь известная и уважаемая семья. Пусть лучше он останется неразысканным.

Наша любовь все больше крепла, — продолжала Аделина, — и день, который принес полное выздоровление Кампфгаузену, был также днем нашего обручения.