Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович

Мария привезла из Владимира сокалчих, умевших готовить просто и вкусно. А еще потчевала она его своими блюдами, от которых у Всеволода все горело во рту, а из головы вышибало дурные мысли.

Едва ли не больше Всеволода обрадовался приезду Марии Кузьма Ратьшич. Еще когда сгружали возы, еще когда сенные девки, хохоча и повизгивая, сносили в терем княгинины лари и шкатулки, увидел он Досаду в беличьей душегрее — увидел и обмер от счастья.

А нынче утром скакал он рядом с ее возком на прогулке по озеру. Скакал и поглядывал на медвежью полсть: не покажутся ли в щелочке девушкины глаза. И верно — увидел он, как откинула тонкая рука в вязаной рукавичке пушистый мех, как блеснули в улыбке белые зубы. Не кому иному — ему была назначена улыбка. Не могла же не заметить Досада не отстававшего от возка княжеского милостника!

Снегопады, поозоровав, сменились морозами, а потом вдруг наступила оттепель, солнце вскарабкалось на небесную синеву, поля засверкали, и чуть ли не весь город высыпал на валы и на озеро.

Лихо несли украшенные лентами кони княжеские и боярские возки по белоснежной озерной глади, лихо покрикивали возницы, лихо скакали рядом с возками дружинники.

Ветер, посвистывая в ушах Ратьшича, напевал ему веселую песенку, сердце его радовалось, и не заметил он, как свернул возок с Досадой в сторону, как выросла на краю дороги крутая льдина. Взлетел возок одним полозом на льдину, перевернулся, кони дернулись, сорвали постромки. Вознице размозжило ногу; волоча ее по льду, заскулил он по-щенячьи. Но его видел Ратьшич одним только глазом — сам он мигом слетел с коня и бросился к возку, приподнял его плечом, поставил на полозья. И из-под меха прямо на руки ему вывалилась бесчувственная Досада.

Подхватил ее Кузьма, прижал к себе, сам не свой от страха, кинулся к коню. Бережно придерживая девушку, привез ее в окружении зевак и сочувствующих к княжескому терему. Мария заохала, захлопотала, велела звать знахарей. Досаду уложили в постель, растерли тело жгучими травами, пустили кровь.

Всю ночь не сомкнул Кузьма глаз, прислушивался к шорохам, долетавшим с женской половины. А утром, ни свет ни заря, первым делом отправился к Марии: все ли ладно с Досадой?

Улыбнулась княгиня, глядя в осунувшееся лицо Ратьшича:

— Не казнись, твоя ли в том вина?.. Досаде нынче совсем хорошо.

— Да спала ли в ночь?

— Как дите.

— Слава тебе господи,— перекрестился Кузьма, и Мария шепнула ему на ухо:

— Тебя вспоминала.

Обрадовался Ратьшич. А Мария масла подлила в огонь:

— Хочу, говорит, видеть Кузьму. Кабы не он, лежать бы мне во сырой земле.

— Вот оно...— снова испугался Ратьшич.— Неужто так и сказала?

— Аль не веришь? — сдвинула брови Мария.

— Прости меня, матушка,— спохватился Кузьма.— Совсем, знать, отшибло у меня разум.

— А ты разум-то не теряй, а ступай к Досаде,— смягчилась Мария и взяла Ратьшича за руку.

— Не пойду я, матушка,— вдруг уперся Кузьма.

— Да что же ты?! — удивилась Мария.

— Стыдно мне...

— Экой ты стыдливой,— засмеялась Мария и настойчиво потянула его за собой.

Противиться княгине Ратьшич не смел.

В ложнице, куда они вошли, горела свеча на столе, и всюду еще лежал полумрак. Мягкие половички заглушали шаги, но Досада услышала их, повернула голову, и слабая улыбка коснулась ее губ. Ратьшича удивила бледность лица боярышни и грустные глаза ее, устремленные на Марию.

На Кузьму Досада только взглянула и тут же отвернулась.

— Вот, привела тебе твоего спасителя,— сказала Мария, подталкивая перед собою Ратьшича.

— Спасибо тебе,— сказала боярышня, стараясь глядеть мимо Кузьмы,— кабы не ты, придавило б меня возком.

— Да что возок,— чувствуя переполняющую его радость, воскликнул Кузьма,— я бы крепостные ворота поднял, даром что окованы железом.

— Эка,— засмеялась Мария.— Ну и хвастун же ты, Ратьшич. Где же тебе поднять ворота?

Досада тоже засмеялась, и это еще больше раззадорило Кузьму. Посмотрел он вокруг себя, увидел брошенную у печи кочергу, схватил, скрутил в узел.

— Ну и здоров ты, Кузьма,— удивилась княгиня.

Кузьма промолчал с достоинством и, поклонившись, стал прощаться с девушкой.

— Ровно навсегда уходишь,— добродушно заметила Мария.— Небось завтра свидитесь.

Кузьма еще раз поклонился Досаде, повернувшись, поклонился княгине.

— Добрая ты душа,— сказал он с благодарностью в голосе.— Ежели бы не ты, княгинюшка, не знаю, что бы со мною сегодня было.

На следующий день Досада уже гуляла по двору, и Кузьма шел рядом с ней. Дивился, глядя на своего любимца, Всеволод:

— Совсем не узнать стало Ратьшича. А нынче взял я в толк: влюбился.

И шутливо погрозил Марии пальцем:

— Испортишь ты мне доброго воина.

Радовалась княгиня, что все так хорошо обернулось. Ведь и не думала, не гадала она, что полюбится Кузьма Досаде. А то, что полюбился, по глазам видать.

Все хорошо нынче, все ладно. И Всеволод рядом. На охоту не ездит, пиры не пирует, не собирает бояр. Сидит целыми днями в трапезной, босой, в одном исподнем, листает книги. Морщит лоб, водит пальцем по строкам, шевелит губами.

А в мыслях у него — Лука.

Упрямый старик. Ни на лесть, ни на угрозу неподатлив. А неподатлив оттого, что труслив.

— Без Луки мне во Владимир хоть не возвращайся,— говорил он вечером Марии.

— Да что тебе дался Лука? — удивлялась княгиня.

— Печать на нем патриаршая. В Чернигове испокон веков свой епископ, то же и в Новгороде, и в Смоленске. А во Владимире, хоть и выше он всех городов, своего епископа нет. Вроде бы на стороне занимаем. Вроде бы от бедности. А ведь и Чернигов тот же, и Новгород, и Смоленск под моей десницей. Неужто не смягчится Лука?

— Смягчился бы, кабы не Киев,— догадалась Мария,— А в Киеве Никифор. А над Киевом — сам патриарх. Нешто непонятно?

— Боятся они меня,— мотнул Всеволод головой.

— Тревожатся...

Глаза Марии излучают улыбку. «Ишь ты, во всем уже разбирается»,— с уважением подумал Всеволод о жене. И, обняв, нежно привлек ее к себе. Ластясь к нему, княгиня говорила:

— Хоть бы посватал ты Кузьму.

— Рано еще,— отвечал, целуя ее, Всеволод.

— Отца ее, боярина Разумника, кликни.

— Почто ему ехать в Ростов?

— Как услышит, небось сам прилетит. Пошли ему весточку.

— Другие дела у меня на уме.

Да разве Мария отступится?..

Поторговав в Ростове, ехали во Владимир Дато с Яруном. Им и наказала она разыскать боярина.

— Все исполним, как велено, — сказал Ярун. — Ты на нас положись.

— Та на меня положись, батони,— приложил руку к груди Дато. — Хорошо у вас на Руси, но все-таки лучше в Картли. Приезжай к нам в гости, рады будем. Из Владимира путь мой снова лежит на Киев, а оттуда в Тбилиси. Не передать ли поклон от тебя Давыду Сослану?

— Обязательно передай, — попросила Мария. — И горам нашим поклонись.

— И горам поклонюсь. Хорошо у нас в горах.

— Прощай, Дато.

— Прощай, батони.

Ушли возы с купцами на юг, и, проводив их, взгрустнула Мария.

4

Ох, и круто меняет жизнь человеческую судьбу. Вчера еще только поглядывал боярин Зворыка свысока на Разумника, а сегодня — первый у него на дворе:

— По всему городу слухи прошли, будто кличет тебя в Ростов сам князь Всеволод.

Гордо подбоченясь, Разумник отвечал:

— И верно — кличет.

— Да что ж ему от тебя надо?

— А то и надо, что кличет, — уклончиво объяснил Разумник, потому что и сам не мог взять в толк, зачем понадобился он князю. Человек он вроде бы незаметный, на совете у Всеволода голоса его сроду не слыхивали. Да и что взять с худого боярина, который все хозяйство свое пустил по ветру?! И не из-за разгула, а по доброте и доверчивости. Другой бы с его-то деревеньками да землями в первые люди вышел. А Разумник на том же все потерял.