Собрание избранных рассказов и повестей в одном томе - Михаил Михайлович Зощенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец после одной большой станции говорю ему:
– Уважаемый гражданин, а великолепно теперь в поездах ехать. Не правда ли? Порядок. Едешь будто по германской территории.
– Чего? – спрашивает.
– Словно, – говорю, – по германской земле едешь… С чего бы это изменение такое?
– А это, – говорит, – дисциплина. Русскому человеку невозможно без дисциплины.
– Это, – говорю, – верно. Золотые слова. В каждом деле прежде всего дисциплина. Будь то военное дело или даже водный транспорт.
– Да, – отвечает старик. – Только русский человек неправильно дисциплину понимает.
– То есть, – говорю, – как же неправильно, если такой порядок?
– А так…
И не успел тут старик слов договорить, как встает вдруг мужичок со своего места.
– Вы, – говорит, – про что разговариваете? Я, – говорит, – этого слова – дисциплина – слышать не могу…
– А что? – спрашиваем.
– Вы, – говорит, – про Ваську Чеснокова слышали? Черный такой мужик?
– Нет, говорим.
– Ну так, – говорит, – это его и убили по дисциплине этой.
– Да ну? – спрашиваю.
– Да, – говорит, – ей-богу. В германскую войну. На фронте… Пригнали нас в окопы, а мы ни уха ни рыла в военном деле… А тут Лешку Коновалова… Вы Лешки не знали ли?
– Нет.
– Ну так вот. Лешку Коновалова часовым поставили. А начальник строгий был. Начальник подошел к Лешке, харей его повернул к противнику и говорит:
– Вот, – говорит, – за бугром противник. Ежели кто из-за бугра покажется – лепи туда пулей.
А случилось, что за бугор Васька Чесноков пошел. Там он картошку рыл. Трава высокая – немцу не видно. Возвращается.
А часовой Лешка видит, что фигура из-за бугра прет, ружье вскинул. Только смотрит: знакомая фигура – Васька Чесноков.
– Эу! – закричал Лешка. – Васька, ты?
Тот руками машет. Я, дескать.
Заплакал Лешка, выстрелил…
– Ну и что же? – спросил я.
– Ну и убил…
Мужичок отрезал кусок хлеба и принялся снова жевать.
Старичок засмеялся.
– Вот, – говорит, – не угодно ли!
Я говорю:
– Это не доказательство. Это глупость. Вот вы, – говорю, – хотели что-то рассказать.
– Да, – говорит, – хотел, да некогда. Сходить мне сейчас.
Взял он корзинку и на площадку вышел. Поезд, конечно, остановился. А я стал в окно смотреть. И вижу: выходит на платформу дежурный. Красивый такой мужчина, в галифе.
Вышел он, прутиком по сапогу хлопает, усишки подвивает.
На дам косится. Прислонился к забору.
– Эй, – кричит, – Игнат!
Подходит к нему сторож.
– Игнат, – говорит дежурный, – принеси-ка, брат, папиросы. На столе у меня лежат.
Игнат бросился в вокзал.
«Дисциплина, – подумал я. – А пожалуй что старик и прав: неправильно многие дисциплину понимают…»
Поезд наш пошел дальше.
Больше мне ни с кем поговорить не пришлось.
Плохая ветка
По Новоторжской ветке я больше не поеду. Шут с ней. Плохая ветка. Там я едва не разбился. И там же с меня еще штраф взяли.
И за что? За то, что я, братцы, на нижнем месте сидел. А разве я виноват? Я кассирше объяснял толком:
– Я, – говорю, – человек грузный, мне, – говорю, – много– уважаемая, не давайте верхнее место. Я разбиться могу.
А она, братцы, напротив того, верхнее место дала.
«Ну ладно, соображаю, с кем-нибудь я обменяюсь в вагоне».
Сел в вагон я, а меняться не с кем – пустой вагон. «Ну, – думаю, – тем лучше. Повезло, – думаю, – мне на Новоторжской ветке. Всегда буду на ней ездить».
Сел я на нижнее место и, извиняюсь, задремал. Вдруг контроль идет.
– Ваш, – говорит, – билет?
Подаю билет. Контроль внимательно осмотрел билет и нахмурился.
– У вас, – говорит, – лежачее место. Полезайте наверх, а то я вас оштрафую.
Я говорю:
– Батюшка, уважаемый контроль, не хочется мне наверх. Чего я буду сидеть там, как кура. Позвольте мне внизу посидеть.
– Не могу, – говорит, – позволить. А ежели вы мне взятку сейчас предложите, то я могу вас упечь, куда Макар телят не гонял.
Он думал, что я растеряюсь, задрожу, а я хоть бы что. Отбрил даже его.
– Вы, – говорю, – не стращайте меня и не возвышайте голос, от этого у вас печенка может лопнуть. А ежели наверх нужно, то ладно, сейчас полезу.
Полез. Два раза я, братцы мои, обрывался. Наконец влез. Проехал два перегона – нет, не могу больше – тошнит и к тому же упасть боюсь от толчка.
Слез я тихонечко, присел на нижнее место. Вдруг опять контроль.
– Ага, – говорит, – ты опять здесь. Плати штраф.
Заплатил я штраф.
«Ну, – думаю, – хотя теперь поеду спокойно».
Не тут-то было.
– Нет, – говорит контроль, – штраф штрафом, а ежели место лежачее – лезь наверх.
Влез я, братцы, снова наверх. Лежу, боюсь даже до ветру сойти.
А в Лихославле собрал я свои манатки да и поскорей прочь из вагона. А там нанял лошадей да и ходу, ходу…
Не езжайте, братцы, по Новоторжской ветке! Плохая ветка.
Попугай
Нынче нам, братцы мои, великолепное житье. Все-таки еда хорошая: щи там или что другое… Мясо опять же. А которым по праздникам бабы, может, и пироги с капустой пекут. Вот оно какое великолепие!
На таких харчах мы, братишки, и позабывать стали, что это за голод такой. Позабывать начали, как это мы голодовали раньше, скажем, в девятнадцатом году.
А ведь и голодовали же мы, братцы, в свое время! Хлеб был в диковинку. Вспомнить удивительно.
А впрочем, не все, скажем, голодовали. Которые мужички, крестьяне то есть, – неплохо те жили. Все им из города везли: инструмент и драгоценные изделия и ценности всякие.
Уж и покланялся же город деревне. Покланялись городские мужичкам. А шельма же, братцы, мужичок наш, полюбовно будет это сказано! Ах ты, шельма какая!
Баба моя – кокетка, надо сказать, – зеркало повезла раз в деревню. Небольшое такое зеркальце, но, скажем, рожу всю видно. Повезла, братцы мои. Думала, к празднику мало-мальски пуд мучки сволокет назад. Плакалась еще, дура такая: как это, – говорит, – тяжесть такую повезу.
Приехала в одну деревню. Куда там!
Часишки, зеркала, рояли – в каждой избе. А тут, извините за выражение, небольшое зеркальце.
Ткнулась баба моя в одну избу – шесть куриных яиц дают. В другую ткнулась – опять шесть куриных. Вот, – думает, – клюква.
– Куда же, – спрашивает, – мне куриные яйца в дорогу? Дайте хоть крупы какой-нибудь или мучки, что ли.
Не дают.
– А нет, – говорят, – за зеркала у нас официальный
