Карл, герцог - Александр Зорич

Последние усердно трудились над Луи каких-то полчаса назад, во время катастрофического преткновения в дижонских воротах. А спустя ещё полчаса Карл нашел их слаще меда.

6

Луи добился аудиенции у Карла только под вечер, когда небеса вновь возрыдали по испепеленному Льежу.

– Ну, как поход?

– Спроси у Коммина, – вполне дружелюбно отмахнулся Карл. За этот день он уже пересказывал подробности своего вояжа дважды – жене и матери – и чуть было не оглох от грохота осадной артиллерии, эвоцированной образами собственного языка через множитель утренней грозы.

– И вообще не юли, – Карл изменил тон. – Ты меня своими письмами до того заманал, что я чуть сам не напился с твоим сучьим Эстеном. Всё хотел понять, что ты там мутишь.

Это была новость.

– Ты его видел под Льежем? – Луи действительно был удивлен, хотя особых оснований удивляться не было.

– Ну да, – пожал плечами Карл. – Во-первых, Людовик в нем души не чает, а во-вторых, у него в этом году служба началась с марта. Короче, это неважно, ты его лучше знаешь, ты и рассказывай.

– Послушай, Карл, – начал Луи, стараясь глядеть герцогу прямо в глаза. – Я тебе ещё в письмах намекал, что дело Эстена выеденного яйца не стоит. Это с одной стороны. Но с другой – есть одно обстоятельство, которое нельзя было доверять бумаге.

Карлу давно уже не говорили «ты». Карла очень давно не называли просто Карлом. И давно уже ему не смотрели в глаза так пристально. «Что ж, это не столь дурно», – признался себе Карл, заинтересованно заламывая бровь и тем поощряя Луи продолжать.

– Я видел в Азенкуре живого Мартина, – сказал Луи, не найдя лучших одежек для своих голых фактов.

– Какого Мартина? – непритворно нахмурился Карл, который с тех пор, как стал полновесным герцогом, взращивал и лелеял в себе любую и всякую забывчивость.

Так через три месяца Изабелла, услышав от хмурого поутру Карла «Мне снова приснился Луи», искренне изумится: «Какой Луи?»

– Мартина фон Остхофен, душа которого, по моему разумению, отлетела куда надо прямо с нашего фаблио. Я видел его живым и невредимым. И в подтверждение этих слов привез тебе вот это.

У Луи всё было подготовлено заранее. В руках Карла оказалась прядь белесых тонких волос и тяжеленный клок ломкой сверкающей шерсти.

– Это его волосы, – пояснил Луи. И, уже не в силах сдерживать нервный смешок, добавил:

– А это шерсть алмазного зайца, которым Мартин являлся, пока его не вылечили алхимией.

Карл тяжело вздохнул.

– И как Мартину это понравилось?

– Что именно? – не осмелился строить собственных предположений Луи.

– Когда ты драл у него из-под хвоста клок шерсти. Он не обиделся?

– Со спины, – поправил Луи бесцветным голосом. И, переживая окрыляющее облегчение зеленой смерти, добавил:

– Я думаю, имеет смысл пригласить Жануария. Он в этом понимает лучше нас.

7

Карл, пожалуй, мог бы быть и попронырливей. Наблюдательно, болезно сверкать глазами, саркастически снисходить к чужой похоти, язвить её намеками. Например, спросить её неожиданно, после занавеса: «Так кто всё-таки лучше – я или он?» И потом наслаждаться её, гадины, замешательством.

Но он и не был, и не делал. Карл не знал и не догадывался. Платье мнительного венецианского мавра заведомо сидело на нем плохо, ведь он даже не потрудился его примерить в портновской. «Я не единственный, кто женат на бляди», – так он решил ещё давно, когда сгорело левое крыло замка герцогов Бургундских. А после соблюдал договоренность и был честен – не ревновал сверх меры, не роптал, и был из рук вон ненаблюдателен.

А ведь мог бы и заметить. То Изабелла интересуется прошлым Луи, то будущим. То приближает к себе девчушку с именем Луиза и зовет её так сладенько – «Лу» и «Лулу». Вот она придумала, чтобы Луи учил её какой-то лабуде – не то в карты, в «бордосское очко», не то немецкому. Вот она тычет пальцем в пегого иноходца и делает радостное, но до идиотизма натянутое открытие: «Конь ну совсем как у Луи!», а потом ещё усвоила новое слово – «атас» – и лепит его где ни попадя. Разумеется, «атас» говорит не только Луи. Так говорит ещё пол-Дижона. Но половина, конечно, не та, у которой Изабелла, всегда посягавшая на снежно-аристократические высоты, охотно перенимала словечки.

И такого было много.

8

Известно, что так ли, иначе ли, любовники не могут вести себя незаметно. Могут не обращать друг на друга внимания, могут даже наоборот – чтобы спектакль удовлетворил наблюдателей с современными, психоаналитическими запросами. Правда, неверно полагать, что тайны (и впрямь замечательное слово, монсеньоры Бальзак, Шодерло де Лакло, Альфред де Мюссе), тайны сношений, исподволь проникая повсюду, открыты для обозрения всем желающим. Нет. Вот поэтому самые бесталанные уловки (см.выше) в большинстве случаев идут за чистую монету. Ведь не так уж много тех людей, которым нужно что-либо заподозрить и ещё меньше тех, кто заподозрить не боится.

Незаконные браки, которые, по примеру законных, всё время свершаются на небесах, утверждая трансцендентность гетерогамии, как и всякое значительное событие оставляют след, поскольку оставить его – всегда непреодолимый искус для брачующихся.

Сколько не играй невозмутимость («эта связь для меня ничего не значит»), сколько не шухари, не предохраняйся («об этом, клянусь, никто не узнает»), сколько не устраивай конечных автоматов («Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро у неё»), чтобы отмутить час на пяти минутах и ночь на пяти часах, след всё равно останется. Это оказывается превыше сил – удовольствоваться покаянной исповедью на закате дней, не важно, в исповедальне или в купе дальнего следования.

Есть мнение, что об изменах куда чаще узнают от тех, кто их совершает, чем от волонтеров замочных скважин или наемных соглядатаев. «Ты помнишь тот сочельник, когда?.. Так вот…» – реплика к мужу. Благая весть отзывается благой оплеухой (реже – встречным откровением). «Чёрт побери, как я был невнимателен», – остается только ужасаться. Это так обидно – знать, что ты муж, объевшийся груш, от которых у тебя происходит слепота, так же как у маленького Мука происходил слоновий нос, а у зазеркальной Алисы случались перебои с ростом.

Нет утешения, хотя он замечал, разумеется, всё, что можно было заметить, но можно и не заметить. Если бы оказалось, что она была неверна ему вчера, он бы снова вспомнил, что заметил, ибо такова функция памяти – вспоминать то, что известно, чему уже дано истолкование. И это не его вина. И не вина вообще, ибо есть такой уговор – не принимать в библиотеки инвективы против рогатых, слепых мужей, и против жен, неверных и любых.