Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

– Земли, дорогой мой генерал, земли. У нас нет места для продолжения причалов, нет места под склады, а их нужно много, это сейчас ещё можно найти себе амбар или крепкий склад, а осенью после урожая, с сентября по ноябрь, тут просто негде выгрузиться. Товары везут дальше, мимо города. Даже наши местные купцы увозят товар мимо нас.

– Но вы говорили, что местные сеньоры готовы сдавать вам землю.

– Готовы, готовы… – теперь бургомистр уже не скрывал своего негодования. – Эти зажравшиеся господа не знают приличий, мало того, они не хотят заключать долговременные контракты, а каждый год обновляют цены. И вовсе не понижают их. Город тратит на это огромные деньги вместо того, чтобы вложить их хотя бы в сливы для нечистот и новые колодцы, так как старые иной раз не успевают за ночь наполняться, лошади их просто выпивают; а ещё нам нужно всё время расширять и расширять пристань, чтобы осенью, когда на север везут зерно, лодки и баржи не стояли на две мили вверх и вниз по течению, ожидая своей очереди. Ведь некоторые не дожидаются и уплывают разгружаться в другие места.

Теперь ситуация была обрисована; барон понимал, что бургомистр пригласил его сюда не напрасно, но ему кое-что было ещё неясно, и он спросил:

– А могу ли вам чем-нибудь помочь? Ну, кроме того, конечно, как отбивать наделы у местных сеньоров?

Бургомистр никак не отреагировал на шутку барона, он отложил нож, вытер руки салфеткой и начал:

– Ко мне приходят видные люди, главы первых фамилий города, и спрашивают у меня: как долго мы будем платить ненасытным сеньорам за аренду жалких клочков земли? И я не знаю, что им ответить, потому что договориться с жадными и упрямыми землевладельцами невозможно, они не хотят продавать землю – ни под каким видом, ни за какие деньги.

«Странно было бы продавать то, что приносит тебе хороший доход», – думал барон, прекрасно понимая местных сеньоров, может потому, что и сам был сеньором и так же, как и местные господа, не хотел продавать ни одного клочка своей земли.

А городской голова продолжал:

– И тогда они спрашивают: а зачем нам такой бургомистр, который не может ответить на простой вопрос? И мне опять нечего им ответить. Нечего… Хотя есть одно решение, которое очень могло бы помочь городу… – тут Тиммерман делает паузу, отпивает вина и лишь после этого, всё ещё не отводя от генерала глаз, продолжает: – За рекою – земли курфюрста из его личного домена. Весь противоположный берег – это его земля, и мы, зная, что одним из правил герцога Ребенрее является сохранение доменных владений, тем не менее хотим просить его продать нам десять десятин побережья непосредственно у берега реки, с правом подведения к этому участку дорог.

Волков и знать не мог, что здесь, на реке Эрзе, Его Высочество имеет доменные уделы. Впрочем, он и не должен был о том знать. Как не знал он и того, как помочь городу. Раз герцог не продаёт свои уделы, то каким образом вассал сможет уговорить своего сеньора это сделать? Барон вилкой отломил кусочек прекрасной варёной рыбы, но есть не торопился, и тогда бургомистр произнёс:

– Город готов заплатить за десятину земли на том берегу двадцать пять тысяч талеров. Нам нужны на той стороне реки пирсы, где смогут швартоваться баржи, и склады, где мы сможем складировать урожай по осени. И не будем каждый год заключать новые договора аренды. Понимаете, дорогой генерал? Мы не можем начать надобное нам строительство складов и причалов на землях, хозяевами которых не являемся. Не хотим зависеть от жадности или злой воли соседей наших, посему и готовы заплатить такие деньги.

«Двадцать пять тысяч талеров за десятину?». Волков положил вилку с рыбой в тарелку; тут было нетрудно забыть про еду: деньги были неслыханные. Ну, разве что в городской черте Вильбурга или Ланна земля могла стоить так дорого.

А бургомистр, видя, какую реакцию вызывает у собеседника, продолжал недвусмысленно намекать:

– А если кто-то умный и имеющий вес при дворе взялся бы похлопотать о деле этом, город Фёренбург – в случае удачного разрешения, разумеется, – готов бы был отблагодарить такого человека пятьюдесятью тысячами монет.

Пятьдесят тысяч! Да, эта сумма могла бы серьёзно облегчить его финансовое положение. Он мог бы закрыть просроченные выплаты процентов по долгам за прошлый год и полностью заплатить проценты за год начавшийся. И ещё осталось бы серебро, чтобы хоть немного погасить и сам долг. Да… эти деньги дали бы ему передышку, очень важную передышку.

Но как уговорить герцога продать этот небольшой клочком земли? Сам же Тиммерман сказал, что принц ни при каких условиях не желает расставаться с землёй. Волков уже подумал о том, что, возможно… Возможно Хельмут Вайзингер сможет ему что-то объяснить в этом деле. Ну, не зря же он хранитель имущества Его Высочества Карла Оттона Четвёртого, герцога и курфюрста Ребенрее. Нет, генерал прекрасно понимал, что Вайзингер ничего решить в этом деле не сможет, не того веса фигура – если бы он что-то мог, с таким пройдохой местные нобили давно бы и без генерала договорились, – но хоть немного прояснить ситуацию с землёй он, наверное, в силах.

А пока генерал размышлял, бургомистр снова принялся за рыбу, хотя и продолжал убеждать барона, говорил, что он лицо весьма влиятельное при дворе – скорее всего, до города дошли слухи, что на последнем праздничном обеде генерал сидел весьма близко к принцу, – и что в Фёренбурге об этом знают.

И, продолжая этот интересный разговор, бургомистр добавляет:

– Ежели курфюрст согласится продать надобные нам десять десятин на том берегу, мы будем преданы нашим с ним договорённостям и дальше. Город Фёренбург будет исправно платить в казну курфюрста пошлины и сборы и ежедневно молиться за его здравие.

И вот эти последние слова были намного более значимыми и весомыми, чем все их предыдущие разговоры. Но вся суть их дошла до генерала не сразу, несмотря на его сообразительность.

«Если курфюрст согласится… Если курфюрст согласится, вы будете платить, как и раньше… А если нет? Что тогда? Тогда вы оставляете за собой право уже не молиться за здоровье принца? Или что-то ещё?».

Вот теперь барон стал понимать, что всё обаяние господина Тиммермана, вся душевность и радушие этого ловкого человека – всего-навсего ширма, прикрытие для холодного и расчётливого дельца, готового пойти на многое ради своей цели. И следующие слова бургомистра лишь укрепили его в его догадках.