Путь к счастью - Вера Кауи

Кори был помешан на всяких восточных верованиях и хотел, чтобы его кремировали. Сделали нечто вроде саркофага, поставили на берегу, положили его туда, засыпали тропическими цветами, умастили ароматическими маслами и подожгли. В общем, все получилось так, как делают в Индии. Наутро собрали остывший пепел, передали вдове, она села в лодку и предала прах Карибскому морю.

Потом мы собрали вещи и вернулись домой. Мы думали, на этом этой истории конец — ан нет, тут и явилась эта сестренка.

— Ума не приложу, зачем она это сделала!

— Какой спрос с безумной!

— Да я не про Карлу. Я про Мэгги. Почему она, сторонница политики невмешательства, вмешалась в эту историю противоестественной связи Кори Баннистера и его сестры?

Конни протяжно и жалобно вздохнула.

— Да не усложняй ты, — по-матерински посоветовала она. — Все и так достаточно сложно. Бери пример с меня. Принимай ее такой, какова она есть. И проблемы сами собой разрешатся.

Но этот совет был для него неисполним. Его ищущий ум не мог успокоиться. Но ему пришлось целых долгих десять лет собирать утраченные звенья цепи, связанной с загадкой Мэгги Кендал. Он инстинктивно уловил наличие некоего мотива, но установить его не мог, потому что не хватало базовой информации. Он ничего не знал о ее холодном, сиротливом детстве, лишенном благодаря религиозному фанатизму родителей хоть какого-нибудь тепла; не знал об изнасиловании, нанесшем ей незаживающую рану, заставившем замкнуться в себе и отказаться от всяких близких отношений, в которых она видела опасность.

Она вышла замуж за Кори Баннистера, потому что почувствовала угрозу с моей стороны, догадался он.

Эта догадка не доставила ему удовлетворения. Он почувствовал горечь и сожаление.

Как много утрачено. Времени, чувств, счастья. Если бы я понял это — понял ее — раньше. Ведь она точно почувствовала, как между нами пробежала искра в ту самую первую встречу. Я тогда не ошибся. Ошибка заключалась в другом. В том, что дал ей убедить себя в том, я тогда ошибся. Надо было верить своему чутью.

Она боялась, что не справится с собой, поэтому бежала туда, куда я не смог за ней последовать. Она держала меня на отдалении, потом надеялась прикрыться своим вдовством. Эти портреты Кори в серебряных рамах, украшенные свежими цветами, ее уединение после завершения работы на фильмом «На холме». Господи, да она даже траур стала носить! А на самом деле близкого человека лишился не кто иной, как я. Но теперь с меня хватит. Теперь я раскусил тебя, Мэгги. Теперь я, может быть, знаю тебя получше, чем ты сама. Ты, конечно, великая актриса, но меня тебе больше не обмануть.

Барт вырулил в скоростной ряд.

Подъезжая к Шеффилду, он изменил свое решение.

Нет, нет, он не станет торопиться со своим сообщением. Конечно, ему не удастся застать Мэгги врасплох. У нее великолепное самообладание, она кого угодно переиграет. Нет, пусть она помучается догадками. Ей не на чем будет проявить свой талант, и она увянет. Сутки в неопределенности обезоружат ее. И ее можно будет брать голыми руками. Вот тогда он все и выложит. И полюбуется на ее реакцию. Это будет зрелище.

Да, ее можно будет взять голыми руками.

Так он надеялся.

Поэтому он свернул с дороги, остановился в какой-то гостинице и позвонил в театр — как раз тогда, когда Мэгги должна была быть на сцене.

— Передай Мэгги, что я выследил Бейли и завтра отправлюсь по их адресу. Я сегодня целый день мотался по этому чертову городу и совсем выбился из сил. Так что я снимаю трубку с рычага и ложусь спать. Скажи ей, что завтра я приеду и все расскажу. И что все будет хорошо.

— Что значит — все будет хорошо? Разве может быть иначе? — запаниковала Конни.

— Ну, бабушка надвое сказала.

— Ты что, хочешь, чтобы я объяснялась с Мэгги в таких выражениях? Тебе известно, что она не выносит неопределенности. Она даже туфли со шнурками не носит, боится, как бы вдруг не развязались.

— Тогда вообще ничего не говори ей, скажи просто, что я звонил.

— Откуда хоть звонишь-то?

— Из Йоркшира, — смакуя каждый звук, ответил Барт. Он предвкушал то впечатление, какое произведет это известие на Мэгги. Ей сразу станет ясно, что он очень близко подобрался ко всем ее тайнам.

— Дьявол! — в сердцах бросила Конни.

— Ты уверена, что он больше ничего не сказал? — переспросила Мэгги в машине, когда Конни везла ее из театра домой.

— Если хочешь, распишусь кровью. Наберись терпения и дождись завтрашнего утра. Барт доложит все в лучше виде, все разложит по полочкам, да еще присовокупит предметный указатель, библиографию и список устных источников. Кстати, — ядовито добавила Конни, — кое-кто считает терпение одной из самых достойных добродетелей.

Мэгги обрела эту добродетель еще в те давние времена, когда ей приходилось подолгу ждать на съемочной площадке, пока установят свет и скомандуют: «Мотор!» Тем не менее ей не доставляло удовольствия пускать ее в ход, особенно теперь, когда она ждала известия, которое могло перевернуть всю ее жизнь. Нет, она никогда не отличалась терпением, но на этот раз она нервничала до потемнения в глазах.

С той минуты, как Конни сообщила ей о звонке Барта, в душе ее поселился холодный, липкий страх. Какой замечательный был сценарий! Как великолепно он должен был воплотиться в цвете! Но, похоже, получалось нечто черно-белое, в документальном стиле, а это кино совсем не в ее стиле. В ней как будто проснулся наихудший, доселе не свойственный ей вид страха сцены. Не тот, от которого быстрее бежала по жилам кровь и горели щеки, а та тошнотворная вязкая нервозность, которая возникает перед лицом недружелюбной публики, когда знаешь, что совершаешь ошибку, но не можешь ее исправить на ходу.

Она знала за собой две ошибки.

Первая состояла в том, что она решила заняться этими поисками, а вторая — в том, что она поручила их Барту.

Господи, чего ради она рассказала ему обо всех — да еще в мельчайших деталях — людях, которые могут содействовать поискам! Она всегда считала, что ему следует рассказывать о себе как можно меньше, так легче было с ним управляться. Или, точнее говоря, с его чувствами.

Она беспокойно ерзала на сиденье. Конни искоса глянула на ее и подавила тяжкий вздох. Надо было сосредоточиться на дороге. Выражение лица Мэгги свидетельствовало о том, что к ней сейчас лучше не соваться.

Мэгги мысленно упрекала себя в том, что ее решение, принятое после премьеры «Кошки на раскаленной крыше», было грубой, роковой ошибкой. Она болезненно поморщилась. Никогда прежде она не заговаривала о своем прошлом. Оно не имело никакого отношения к настоящему, и она никогда не думала о нем, старалась не вспоминать. Какой черт дернул ее разоткровенничаться перед Бартом, открыть ему свои тайны? Разум потеряла, корила она себя. Это была дурацкая авантюра. Никогда я не играла матерей, не надо было и начинать. Для этого нужно обладать даром импровизации, а это не мой конек. У меня в руках нет текста, нет под рукой ни режиссера, ни команды. Вот теперь и нервничаю. И чтобы избежать провала, надо немедленно отменить спектакль. В конце концов, речь идет о спасении моей карьеры. Той, что я создавала своими руками. И которую не желаю ими же разрушить.