Чужак - Симона Вилар

— Но не Олег ведь князь. Не ему в Киеве предлагалось сидеть! — сердилась Твердохлеба. — Не с ним уговаривалась я и Милонегу просватать. Это было мое главное условие. Рюрик на престоле Киевском, Милонега — княгиня при нем. Я же при них — княгиня-мать. И за помощь-поддержку именно это мне волхвы обещали. А оказывается, лгали. Почти два года лгали.

Она умолкла, видела, как глядит на нее Торир-Ясноок. Этот сразу понял, что теперь ей нет резона свергать мужа, при котором она в чести. Но его это словно и не взволновало. Оглянулся на притихшую в углу Милонегу.

— Это было с самого начала неправильно — желать Миле брака со стареющим Рюриком. Да и Эфанда у него есть. Но когда при мне заговаривали оМилонеге…

— Они посмели тебя посвящать в мои планы?! — гневно взмахнула рукавом Твердохлеба. Но он на ее вспышку не отреагировал.

— Я понял, что волхвы берегут Милу для Олега.

Теперь настала тишина. А Торир, выждав момент, наблюдая за смятенным лицом княгини, начал речь с того, что Олег молод и не женат. Теперь он князь, и ему нужна супруга. И именно ему предложат волхвы княгиню Киевскую Милонегу Хоривну.

Он говорил о своей полюбовнице спокойно, будто и не любился с ней не так давно. Но Твердохлеба не об этом думала, даже не обратила внимания на заблестевшие слезой глаза дочери. Да и Торир не придал этому значения. Сейчас он думал: не ведомо ли честолюбивой Тьорд, что Олег волхв? Более того — глава перунников. И наверняка останется таковым, став князем. Так что ни о какой его женитьбе не может быть и речи. Только когда княгиня стала расспрашивать об Олеге, он немного расслабился, перевел дух. Понимал: главное — убедить княгиню в том, что ее сделка с перунниками остается в силе.

Милонега же только всхлипывала, слушая, как родимая и любый ее судьбу решают, будто ее и нет здесь. В какой-то миг словно обожгло ее, вскрикнула, схватилась за затылок, опрокинулась с плачем на кровать.

— Ненавижу вас! Ненавижу клятых! Решили уже все. Словно и души у меня нет!

Торир кинулся, было к ней, но она отбивалась, кричала:

— Никто мне не нужен! Никто! От тебя я понесла, гад. А как придет мой срок… уйду к волховичкам в чащобы. Там рожу!..

А как выкрикнула это — вмиг стихла. Только дрожала испуганно, пряча лицо в куний мех покрывала.

Они тоже молчали. Наконец Торир спросил: — Давно ли поняла? Почему молчала? — И повернулся к княгине: — Ведь все говорили, что бесплодна Мила.

Твердохлеба только нервно крутила перстни на руках. Думала о чем-то своем.

— То, что Милонега понесла, — не так и плохо. Волхвы все твердили мне, что Новгороду неугодна княгиня, считающаяся бесплодной. Дескать, только единожды понесла, а так все пустая ходит. Ну, теперь-то не отвертятся. Так молод, говоришь, Олег? Чего тебе еще надо, Милонега? Я устрою тебе лучший брак, какой только возможен.

Но Милонега только лила слезы. Торир молчал, думал о чем-то, даже лицо напряглось.

— Теперь перво-наперво надо от Дира ее убрать, пока все не выплыло. Ибо как бы ни был он равнодушен к своей княгине — чужого ублюдка ей не простит. Поэтому мне надобно будет переговорить с волхвами, чтобы Милонегу как можно скорее увезли… Гм. То есть, хочу сказать, отправили к Олегу. К князю Олегу.

Что-то мелькнуло в лице старшей княгини.

— Сама переговорю с волхвами. Это мое дело. Ты же и подходить к ним не смей. Добра желая, советую это.

И она поведала, что решил Аскольд насчет перунников. Что отныне станут следить за каждым, кто с ними близок. Но еще что-то читалось на ее холеном красивом лице. Некое гневное торжество. Что ж, волхвы ее обманывали? Теперь они вынуждены будут искупить вину перед ней. И уж она-то заставит их подчиниться!

Княгиня Твердохлеба не солгала Ториру — к рощам перунников невозможно было приблизиться, не привлекая к себе внимания. Но и сами рощи опустели после того, как люди Аскольда согнали оттуда волхвов. А народ только смотрел хмуро, как изгоняют имевших связь с Громовержцем. И хотя старики говорили, что вдали от людей перунники будут ближе к богу, мало кто считал, что старые обычаи лучше новых. Еще замечали, как радовались изгнанию соперников на капищах Белеса. Значит, куда больше подношений понесут к их алтарям. О Даждьбоге, Хоросе и Мокоши речи не было. Они были не главные, но, возможно, даже более милые сердцам киевлян божества.

Торир теперь больше времени проводил со своими людьми, постигал с ними воинскую науку за частоколами Самватаса. С Милонегой больше не виделся. Да и никто ее не видел, ибо, как наступили погожие дни, Твердохлеба услала дочь к целебным источникам волхвов в дальних лесах, и пока от нее не было вестей. Торир не сомневался, что и не будет. По крайней мере, долго. Пока не увезут тайно Милу в Новгород. Для Торира даже то, что понесла от него Милонега, не было поводом для раздумий. Он давно понял, что ошибся, сойдясь с Милой: пользы от нее не было, а хлопот много. Он даже жалеть ее устал, более опасался, что внимание к нему младшей княгини обозлит Дира. Но обошлось. И главное теперь, чтобы Твердохлеба уверовала в то, что Олег примет ее дочь. Ибо иначе Твердохлеба становилась опасной.

Вот об этом-то ему и предстояло оповестить волхвов. А как? Оставалось только надеяться, что они сами выйдут на него. В ожившем после зимы Киеве было шумно, людно, много новых людей прибыло. Потому никого не дивило, когда полусотенный Торир стал чаще оставлять Самватас. Резуна дружинники не больно любили. Уважать—да. А вот дружбу свести с ним не очень получалось. Он был чужаком среди них, не желал становиться батькой, как называли истинных воевод, живших воинским побратимством и радевших душой о своих дружинниках. Поэтому, когда Торир Резун начал удаляться в Киев, они не сильно кручинились.

В Киеве Торир бродил по торговым рядам Подола, смотрел, как приходят и отходят струги от причалов Почайны, замешавшись в толпе, наблюдал за скоморохами, затрагивал молодых баб. Обычное дело для княжьего гридня во время мирной передышки. А то, что к богатому воину пристал на Подоле карлик-скоморох, — кого это удивит. Но Ториру и этой короткой встречи хватило. Главное, что между шутками и прибаутками скоморох успел шепнуть, где его будет ожидать глава днепровских перунников Волдут.

Под вечер Торир сел в долбленый челн и уплыл к дальним островам рыбачить. На воде от слежки — если такая была — легче отстать. Вот он под покровом темноты поплыл по течению за острова, свернул к заводям низинного левого берега. Завел в указанном месте челн под нависающие ветви и трижды прокричал водной птицей. Из зарослей ответили. И когда варяг, привязав челн, ступил на берег, к нему вышел сам Волдут. Сразу было и не признать волхва в дерюжной длинной рубахе, разбитых лаптях и войлочном колпаке до глаз. Торир даже хохотнул от неожиданности.