Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья) - Валерий Язвицкий

Внезапно Иван остановился, пораженный невиданной еще им красотой. В конце дорожки, где солнце ударяло в деревья, ветви берез и сосен, словно обсыпанные осколками радуги, вспыхивают огоньками разных цветов — синими, желтыми, зелеными, багровыми. Долго смотрит Иван, не отрываясь, а солнце передвигается чуть заметно, и райки на глазах у него меняют цвета, гаснут на одних ветвях, загораются на других…

Пройдя несколько шагов дальше, увидел Иван веселую лужайку, залитую солнцем, и присел на старый широкий пень срубленной сосны, хранивший еще натеки смолы, высохшей и побелевшей от времени.

Сидит, а кругом все та же тишина и неподвижность. Пахнет прелым мхом и грибами, а далеко где-то глухо покрикивает синица. Иногда травяные зеленоватые лягушата, неуклюже раздвигая стебли травы, а на более гладких местах прыгая, пробираются куда-то поодиночке.

На мокрой же траве, при малейшем повороте головы, повсюду словно алмазы вспыхивают капли росы, загораясь разноцветными огоньками…

Смотрит Иван на вспыхивающие огоньки и ни о чем не думает, но думы сами идут к нему, как сказки, как сон наяву. Приходят и уходят. Только в душе от них становится покойно, а рати и битвы, козни Шемяки, беседы о государствовании, женитьба его, Дарьюшка и все, что иной раз мучило его, тоже как-то вместилось в эти лесные сказки, наполняя сердце сладкой печалью…

Широко открыв глаза, неподвижно сидит Иван, слушая, что внутри его происходит. Чует он, как спину ему слегка припекает солнышко, будто ласково гладит теплой рукой…

Вдруг он услышал тревожные крики и узнал голос Юрия:

— Ива-ане! — кричит он, — гони-и к на-а-ам! Гони-и!

Страх охватил Ивана.

— Что там такое? — шепчет он. — Что случилось? Заболел кто? Может, матунька?

Иван вскочил на коня и погнал по просеке на голос брата.

— Эй, Ю-ури-ий! — кричит он на скаку. — Ю-ури-ий! Кричи-и! Яз к тобе на кри-ик при-го-ню-у! Эй!

Небольшая просека кончается, и в прогал ее видно подмосковное село.

Вот и Юрий с Илейкой и Данилкой мчатся, въехав уж в просеку, а по лугу скачут за ними конники.

— Что, что деется? — взволнованно кричит Иван, видя испуганные лица. — С бабунькой аль с татой что?..

Юрий, взволнованный, бледный, перебивает:

— Татары под Москвой!..

Замер Иван, руки его задрожали, но он сдержал себя. Никого ни о чем не расспрашивая, сказал резко:

— Наиборзо в Москву! Там все у государя узнаем.

В Москве и в самом Кремле Иван заметил волненье и страх. Люди как-то затаились, словно прятались, а по улицам города перебегали с оглядкой и тревогой. У кремлевских стен все ворота были заперты на железные засовы, как в в осаде. Везде стояли дозорные и стража.

Отдав коней Илейке, Иван с Юрием бегом вбежали по крыльцу в горницы княжих хором. Отца застали в трапезной, где он сидел с Васюком и медленно отхлебывал мед из большой чарки.

— Государь, — дрогнувшим голосом спросил Иван, — бают, татары под Москвой?..

Василий Васильевич спокойно усмехнулся.

— Далеко еще, — сказал он, — а могут и к Москве пригнать. Вестник-то сказывал: до Пахры добрались. Токмо их силы немного…

— А какие татары-то, — уже спокойнее спросил Иван, — казанские?

— Нет, из Орды. Седи-Ахматовы. Народу немало посекли саблями, полон взяли и княгиню князя Василья Оболенского увели…

— Когда пригнали-то?..

— Третьёводни на рассвете, да царевич Касим погнался за ними со своими конниками татарскими. Жду вот новых вестников. Сядьте и вы со мной тут, сыночки, — с часу на час вестников-то яз жду.

Сыновья оба присели на лавку вблизи отца. Василий Васильевич помолчал малое время и молвил совсем спокойно:

— Сии не страшны нам. Сие токмо яртаульные одни разведку правят да грабят, что под руку попадет…

Великий князь снова замолчал, что-то обдумывая.

— Иване, — сказал он, — запомни наиглавное: нам надобно, дабы татар не бояться, перво-наперво Шемяку совсем порешить, а потом Новгород проклятый совсем сломать, хребет ему переломить. Не будет обоих, и тишина на Руси настанет. Не будут тогда грозить нам ни татары, ни ляхи, ни литовцы, ни немцы. Сие запомни, Иване. Ведай еще, что и Шемяка и Новгород для-ради корысти и властолюбия всех врагов на Русь манят. Обое воровством живут, боятся и ненавидят нас. Хуже татар они! Татарин-то, ежели он поклянется оружием, верен будет, никогда воровства не содеет. Те же крест целуют, а нож за пазухой доржат…

Вошла Софья Витовтовна и, дав внукам облобызать руку, села против сына.

— Никак вестников не дождусь, сыночек, — сказала она, — на месте же сидеть нет мочи.

— Потерпи, матушка, — молвил Василий Васильевич, — гоньба у нас добре наряжена. С часу на час жду вестей-то. Как Марьюшка-то? Не очень всполошилась? А то от страху у ней, сама знаешь, молоко пропадает…

— Ништо, — ответила бабка, — кормит сей часец Бориса своего.

У дверей трапезной послышались грузные шаги, и дворецкий, отворив двери, ввел нового вестника.

— Сказывай борзо, — обратилась к нему Софья Витовтовна, когда тот еще и перекреститься не успел.

— Будьте здравы, государь и государыня! — начал, кланяясь, вестник. — Царевич Касим гонит Ахматовых татар, полон отбивает, вчерась же княгиню Василья Оболенского отбил! В степь бегут татарове поганые…

— Верный из верных мой царевич Касим! — воскликнул Василий Васильевич, перекрестясь набожно, продолжал: — Благодарю тя, господи, за щедроты твои!..

Глава 17. Разгром

В январе тысяча четыреста пятидесятого года великий князь Василий Васильевич, стремясь совсем порешить с Шемякой, собрал всю силу свою и в начале января пошел с полками на Галич.

Снова Иван ехал с отцом по снеговым просторам, следуя за войском по льду рек или по широким дорогам и просекам сквозь лесные дебри. От Москвы пошли по Клязьме-реке до устья Колокши, а по Колокше, через Юрьев Польский, к Ростову Великому. От Ростова по реке Которости в Ярославль пришли и по Волге к устью реки Костромы.

Во граде же Костроме застигла их весть, что Шемяка со всем войском своим ушел из Галича к Вологде.

— Струсил злодей, — сказал князь Василий, сидя в хоромах у воевод своих, князя Стриги да Федора Басёнка.

— А может, у него какие иные мысли, — возразил Федор Васильевич, — может, он и присные[108] его изолгать нас хотят…

— Всяко бывает в ратных хитростях, — поддержал своего соратника князь Стрига.

— А что ж спят наши лазутчики да вестники! — рассердился Василий Васильевич, — где глаза, где уши у них?

— Государь, — вмешался больший воевода, князь Василий Иванович Оболенский, — а мы так содеем: сами обманем. Пойдем мы Костромой до устья Обноры и вверх по сей реке, якобы на Вологду хотим, а царевичей тут оставим с конниками их. Ежели Шемяка и впрямь на Вологду идет, мы его от Галича отрежем и град сей возьмем. А ежели сие токмо обман и морока, мы его в Галиче окружим…

Василий Васильевич и прочие воеводы согласились с главным воеводой, а Иван, морща лоб, о чем-то думал.

— А пошто, государь, — спросил он, наконец, — так обманывать нас Шемяке надобно?..

— А потому, что вельми хитер Шемяка, — ответил князь Василий Васильевич, — у него, у Шемяки-то, мыслю, не все во граде укреплено, вот и хочет он обманом отдалить нас, пока для осады не изготовится…

Иван весело улыбнулся — все так ясно вдруг ему стало, но опять нахмурил он брови, когда Василий Иванович добавил:

— А может, и сие вот не истинно. Может, иное что злодей замыслил?..

Князь Оболенский задумался на мгновенье, но тотчас же сказал твердо:

— Слушайте, воеводы, токмо как яз сказывал, деять будем. Так нам лучше всего. С обоих сторон надо Шемяку отрезать и окружить, ежели он из Галича выйдет. В Костроме заставу оставим. Царевичи же татарские, выслав вперед яртаул, пусть пойдут вверх по Костроме. Мы сами пойдем вверх по Обноре к Никольскому монастырю… Ты же, Федор Василич, рыскай окрест с конниками своими да ладь везде лазутчиков, дабы наблюдали, не пошел бы Шемяка на Москву…

Оболенский помолчал малое время и строго молвил, обращаясь к воеводам:

— А наиглавное же, воеводы, приказываю именем государей моих, нарядите знатное число вестников и непрестанно со мной сноситесь.

Опять отряд за отрядом потянулись конные и пешие полки, а позади них пошли обозы с конной и пешей стражей. Ивану все это уже давно знакомо, но равномерное движение полков, ржанье коней, выкрики воинских приказов, звук военных труб бодрили и волновали его. Он чувствовал себя воином, стал неотрывной частью людской громады, идущей на бой, на труды, муки и смерть за отечество, за правое дело против злодеев, разорявших народ и государство.

Впереди же, сворачивая влево, конные и пешие отряды переходили уже по льду с Костромы-реки в устье Обноры. Вот потянулись ее высокие берега, заросшие вековыми огромными лесинами, засыпанными до половины снежными сугробами.