Подметный манифест - Далия Трускиновская

- Возвращаемся на Лубянку, - вдруг сказал Демка. - Может, там уже что известно.

- Нельзя там мельтешить, мало ли что, приметят, - отвечал Яшка-Скес.

- Как же быть?

Демка не то чтобы расстроился или испугался - а просто желал знать, не было ли новостей, отменяющих план проникновения в Сретенскую обитель. Обстоятельства-то вон какие… нашествие!…

- Не до нас там теперь, - утешил Яшка и протянул вязанку баранок. - Ломай, ешь.

Откуда она у него в руках взялась - никто и не заметил. И весьма сомнительно было, чтобы Яшка за эти баранки хоть полушку заплатил.

Они еще некоторое время послонялись, наблюдая за приезжими и даже давая советы кучерам сцепившихся экипажей или застрявших на неудобном повороте фур. Но хотя советы были развеселые, порой даже непристойные, на душе у них было все мрачнее и мрачнее. Наконец начало темнеть, и они пошли к Сретенским воротам - ждать полицейских драгун. Уселись у ворот под высокой, в полторы сажени, монастырской стеной, под самой надвратной колокольней, и даже беседовать не стали. Каждый думал о своем - Харитошка о том, что вот уже скоро его Харитоном Осиповичем впору будет звать, а ни кола, ни двора; Демка - о том, как бы хорошо докопаться, что за дела творятся в Сретенской обители, да и доказать Архарову, что он - пронырливее, осторожнее и сообразительнее буйного Федьки Савина; Яшка-Скес вспоминал красивую девку, племянницу Герасима, увиденную как-то в «Негасимке»…

Глухо застучали копыта - драгуны ехали шагом. Демка поднялся, вышел им навстречу.

- Вы, что ль, архаровцы? - спросил офицер. - Садитесь сзади, держитесь - рысью пойдем.

Неловко задирая длинные подолы, архаровцы уселись на конские крупы поверх небольших вальдтрапов.

Драгуны довезли их почти до Ростокина, там спустили с коней.

- Ну, с Богом, - сказал офицер.

Никто никого ни о чем не расспрашивал - у каждого своя служба. Драгуны растворились в ночном мраке, стук копыт растаял. Архаровцы остались в чистом поле. Огляделись - увидели несколько стогов. Погода стояла довольно сухая, самое время косить да сено ворошить, а не от самозванца бегать. Забрались в стог, заснули…

Утром с превеликим удовольствием они лежали на сене, грызли баранки и играли в карты, в модную игру под названием «мушка». Демка, который мог бы стать замечательным шулером, кабы не попал сперва - в колодники, потом - в мортусы, и, наконец - в архаровцы, перенял правила игры у некой девицы с Ильинки. Правда, костяных фишек, которые положено складывать в корзиночку, архаровцы не имели - вместо них были обычные полушки.

Время от времени Яшка приподнимался и поглядывал на дорогу. Харитошка-Яман не выспался, сбился с толку и проиграл две копейки. Это его сильно возмутило - он сказал, что Демка в прошлый раз показывал иначе и уж во всяком случае не менял положенных ему по правилам пяти карт на другие пять из прикупа.

- Так коли я сдаю - я и могу поменять, - внушал ему Демка. - А тогда сдавал Ушаков, он мог поменять, да не стал.

- Стрема, - сказал Яшка-Скес. - Хляют.

Он разглядел вдали на дороге не экипаж помещика или провинциального чиновника, а неторопливых путников.

- Им еще шилго хлять, - отвечал Демка. - Харитон, теперь бас сдавай лащелки. Не журбись, не на сверкальцы с рыжевьем, чай, играем.

Харитошка-Яман стасовал колоду и быстро раскидал по пять карт. Поглядев в свои, заменил их из прикупа, но это ему не помогло…

Архаровцы пропустили мимо себя богомольцев, которых, по их соображениям, было поболее трех сотен, и пристроились сзади. Понемногу они обогнали самых медленных, оказались где-то в середине влачащейся по пыльной дороге колонны и уже были там своими - кого-то поддержали под локоть, чтобы не шлепнулся, шепнули нечто скоромное молодой бабе, дали баранку шестилетнему парнишке, шагавшему за руку с бабкой. Утро было ясное, едва ли не с каждым шагом становилось все теплее, и Харитошка, который ночью озяб, уже чувствовал себя вполне сносно.

У тех архаровцев, которых привел в московскую полицию Архаров, в силу их прежнего ремесла было хорошее свойство - где бы они ни оказались, вскоре там осваивались и чувствовали себя своими. Демка пристроился к монахам, которые на ходу исполняли духовные песнопения, а поскольку голос у него был молодой, звонкий, не испорченный табачным дымом, то скоро он, вслушавшись и приловчившись, и повел распев, словно бы не замечая, как молодые богомолки стали подтягиваться поближе. Демка не был так хорош собой, как Федька Савин, но вот голос имел завидный - не одна девка ночью плакала в подушку от этого проникновенного голоса…

Плохо было лишь то, что богомольцев то и дело обгоняли экипажи, заставляя глотать пыль. Казалось, все Подмосковье снялось с места и устремилось в Первопрестольную. И от этого на душе делалось беспокойно - плетясь среди стариков и старух, приноравливаясь к шагу детей, взятых старшими на богомолье к Троице-Сергию, архаровцы ощущали себя вне обычной жизни, они уже целую вечность не знали, что творится, и тихо злились, и не могли показать своей злости.

Яшка-Скес присоединиться к Демке не мог - голос не позволял, да и распевов он не знал ни одного. Харитошка-Яман несколько осточертел ему еще в стогу, когда не мог управиться с пятью картами. Поэтому Яшка шагал сам по себе, поглядывая по сторонам и прислушиваясь к разговорам. Разговоры были самые разные - он услышал про явление нечистой силы зимой в овине; про чудо, сотворенное Иверской Богородицей, - слепой прозрел и принялся всех хватать на радостях, после чего иные недосчитались кошельков; про какого-то старца, предрекающего нового царя…

Вот это было уже любопытно, и Яшка постарался оказаться поближе от рассказчика.

Про старца негромко повествовал красивый парень, одетый по-крестьянски, в длинный домотканый кафтан и лапти с онучами. Яшка, слушая, внимательно разглядывал оратора. На вид парню было около двадцати пяти - в такие годы селянин уже имеет семью, жену с детьми, и считается именно мужиком, и полагается ему по званию окладистая борода…

Этот же имел бороду вроде Яшкиной - как будто лишь недели две назад додумался ее растить.

Богомольцы принялись на разные лады толковать о новом царе, и Яшка понял - они ровно ничего не имеют против воскресшего Петра Федоровича, эко дело - царь воскрес… вон в селе Петровском покойная барыня на вечерней заре бегает по улицам, обернувшись черной свиньей, и ничего - привыкли…

Слушать про покойного барина, который продолжает шастать по бабам, Яшка не пожелал - ему было куда любопытнее разобраться с красивым - ну прям тебе девичья погибель, - светловолосым парнем в лаптях. Он пристроился возле и навострил ушки.

Рядом с красавчиком шел еще богомолец, постарше и волосом потемнее, бубнил себе под нос молитву, но, видать, наизусть ее еще не заучил - то и дело поглядывал в бумажку, а бумажку от держал как-то воровато - в ладони, и когда в ней не нуждался - никто бы не сказал, что рука богомольца чем-то занята.

Яшка прислушался.

Молитва была страшная, но странная.

- А люди моего гнушаются и виду, - бормотал богомолец. - Смотрю прибежища, не зрю, в геенну сниду. Во преисподнюю ступай, душа моя… Правитель естества, и там рука твоя…

Яшка, пребывая вне веры, какое-то темное понятие о ней все же имел - и сильно усомнился, чтобы хоть в одной молитве собственная душа посылалась в ад. Дальше было совсем страшно.

- Исторгнешь мя на суд из адския утробы, суди и осуждай за все творимы злобы, и человечества я враг и божества… - не выражая ни лицом, ни голосом, хоть малейшего страха или раскаяния, твердил богомолец.

Решив, что услышанное следует поставить в один ряд с барыней-свиньей и барином-шалуном, Яшка потихоньку отстал и оказался рядом с Харитоном.

- Ну и народ, - прошептал он товарищу. - Я думал, на богомолье не так ходят…

- А как? - уныло спросил Харитошка-Яман. - Пошли Демку спасать, не то охрипнет. Надо же, где на него святость напала…

Вечером архаровцы вновь оказались у Троицких ворот и вместе с двумя десятками мужчин-богомольцев вошли в Сретенскую обитель - просить ночлега. Яшка тщательно проделывал все то, что прочие, - крестился и кланялся, не забывая поглядывать по сторонам. Он отметил, что оба статных богомольца, вызвавшие в нем любопытство, также в этой компании, держатся вместе, а при них есть еще и третий - тоже весьма благообразный.

Демка, Харитон и Яшка опять собрались вместе и стали втихомолку друг дружку подбадривать, несколько тревожась, что столько верст вместе с толпой отшагали, но ничего подозрительного не высмотрели.

Маленький румяный инок, пожилой, но весьма бойкий, сперва обругал всех за позднее появление и шум, потом велел подойти к трапезной. Там им роздали по куску хлеба - а воду, сказали, можно в любом количестве черпать из колодца. Хлеб был тяжелый, плохо пропеченный, с мякиной, с какой-то трухой, и Демка уже решил отдать его кому-то, кто не имеет иных припасов - у архаровцев в котомках был хлеб и получше, они также взяли с собой дешевую ястычную икру, по две луковицы на брата и несколько печеных репок.