Серебряный город мечты - Регина Рауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сейчас проверим, — Дим отвечает быстро, предвкушающе.
Проверяет.
И… разгадывает.
Раздается, когда он нажимает на третий камень снизу, металлический и душераздирающий скрип, от которого я вздрагиваю. Отступаю на шаг, ибо камень, что оказывается ящиком, к нам на пару сантиметров выдвигается.
Приходится тянуть его дальше вручную.
— Ты была права, Север, там есть… — Дим, оглядываясь на меня, улыбается.
Блестят восторгом его глаза.
И выражение лица у него, как у мальчишки, который настоящие сокровища взаправду вдруг нашёл.
— Что там? — я, пританцовывая от нетерпения, к нему поддаюсь.
Хватаюсь за крепкое плечо, чтобы через него практически перевеситься, заглянуть в ящик и выдохнуть, переводя взгляд с тайника на Дима и обратно, ошеломленно:
— Кукла.
Пыльная.
Дико пыльная и поросшая паутиной старая-старая кукла, у которой уже не определить, какого цвета некогда был парадный и сложный костюм из богатых тканей, ставшими все едино серыми ото времени.
Почти истлевшими.
Потемнела шпага с причудливым, сложно изогнутым эфесом. Примялись уложенные когда-то по последней моде волосы. Покрылись трещинами руки и лицо, пожелтели, и узнаваемыми остались только глаза, ярко-голубые.
Стеклянные.
— Это её кукла, Дим, — я говорю, выталкиваю слова почему-то севшим голосом, шёпотом, от которого холодно мне же. — Кукла Владислава. Там… там ещё что-то есть?
— Нет, — он отвечает.
Качает головой.
А над нами грохочет.
Громыхает, раскатываясь на всё пространство, куда отчетливей, чем прошлые, кажущиеся, разы. И небо сквозь провалы крыши надвигается на башню, становится темнее, серее. Оно заволакивается чёрными тучами, и ветер, завывая ещё яростней, поднимается.
Темнеет в и без того не светлой башне.
— Вот чёрт, — Дим бросает с досадой, задвигает обратно ящик, и, отряхивая руки, он с колен торопливо поднимается, морщится. — Давай, Север, надо выбираться отсюда, пока дождь не начался.
— И только гремит.
От края до края неба, ибо нам не показалось.
Гроза не почудилась.
Глава 38
Квета
— Кому мы так помешали, Север?
Не мы.
Железный зверь приходил за мной.
Вот только вслух я это не говорю, молчу, переводя его вопрос в риторический. Трогаю потяжелевший от воды нежно-розовый бутон рододендронов, а вечнозеленые листья содрогаются под бьющими каплями дождя.
Надо выбираться из этих кустов.
Добираться до дома.
— Вставай, — Дим добавляет.
Требует после затянувшейся тишины.
И первым он поднимается, протягивает руку, на которую я, не спеша принимать, смотрю. Думаю, что… что состояние аффекта не вечно, проходит, и шевелиться с каждым ударом сердца всё сложнее.
Подкрадывается осознание.
— А если… если он вернётся?
— Выбора нет, Север, — Дим усмехается криво, смотрит понимающе, и ко мне, чтобы, ухватив за локоть, потянуть вверх, он наклоняется, говорит, как с ребёнком маленьким. — Давай, не упрямься… вот так… Тебе же должны были в детстве говорить, что на сырой земле сидеть вредно. И холодно.
И от хлёсткого дождя, продолжающего лить сверху, тоже холодно.
Должно быть.
По всем правилам и законам должно быть холодно, вот только я не чувствую. Я ничего уже не чувствую, и встаю я через силу, пошатываюсь на деревянных ногах, что подгибаются, будто ломаются.
И Дим перехватает.
Удерживает, не давая в и так уже поломанные кусты обратно завалиться, и идти, озираясь по сторонам, он меня заставляет.
Почти тащит на себе.
Я же только переставляю ноги.
Машинально.
Двигаюсь, прижимая к себе рюкзак, по синергии мышц, по заученным с глубокого детства движениям, которые, почти также придерживая, меня делать когда-то учили. И как мы доходим до дома, я пропускаю. Понимаю, что стою в холле в тот момент, когда Айт, заставляя покачнуться, на меня наскакивает.
Тявкает звонко.
— Айт, фу, — Дим прикрикивает, приказывает строго уже мне, разворачивает к лестнице. — Север, брысь в душ. Тебя трясёт.
— Что? — я переспрашиваю тупо.
Смотрю на свои руки, что да, дрожат.
Оказывается.
— Ты сама дойдешь? — он осведомляется терпеливо, придерживает за ошейник поскуливающего Айта, который любовь и радость от нашего возвращения выказать рвётся.
— Дойду, — я киваю.
Иду.
Поднимаюсь, цепляясь за перила, на третий этаж, в ванную, в которую дверь я толкаю, не закрываю. Прохожу, останавливаясь перед раковиной и зеркалом, из которого мокрое чудовище на меня смотрит. И на пол, образовывая большую лужу, с меня капает, скатывается с волос, что склеились, превратились в жгуты, которые к шее противно липнут, как и одежда, которую выжимать можно.
Вместе со мной.
Съезжает с плеча рюкзак, стучит, а я вздрагиваю. Отмираю, переставая разглядывать в отражении разводы грязи на щеке, налившуюся краснотой царапину и потекшую тушь, и воду, выворачивая краны на максимум, я включаю.
Умываюсь, склоняясь над раковиной.
А вода, заставляя шипеть, щиплет.
Думается, что раковину на душ сменить надобно, закрыть дверь и одежду стащить. Встать под горячую, почти сваривающую, воду, чтобы наконец согреться, почувствовать руки и ноги, которые от холода сковало.
Или от страха.
Неверия, когда, вытерев лицо полотенцем, я подбираю рюкзак, вижу отверстие.
Ровное.
И круглое.
Сквозное, как от… пули.
— Север, у тебя из тёплых вещей ничего… — Дим, появляясь на пороге со своей флиской в руках, тормозит, хмурит брови, когда голову к нему я поворачиваю. — Ты…
— Ты спрашивал, о чём орал Любош и что случилось в Нюрнберге, — я говорю тихо, признаюсь, подбирая и вытаскивая слова, что острыми иглами кажутся. — Там, точнее в Эрлангене, за мной тоже ехали. Догоняли. Машина. Меня спас Марек, затолкнул между домами. Мы бежали и петляли по проулкам. Только… только тогда в меня не стреляли.
Рюкзак я поднимаю, показываю дыру, жду. И надеюсь, что он меня разуверит, скажет, что не стреляли.
Не пулевое это отверстие.
Я же могу ошибаться.
Я ведь никогда в жизни не видела пулевых отверстий, чтоб взаправду.
— И утром, тогда, когда я за «Купером» ходила, мне показалось, что за мной кто-то идёт. Чья-то тень на углу улицы, — я бормочу сумбурно, чащу, а рюкзак на пол вновь падает. — Какие-то секунды, я решила, что ошиблась. Нервы. За мной следят, да?
— Не знаю, — Дим отвечает негромко, подходит, и голову к нему, чтобы взглянуть в глаза, приходится поднять. — В Либерце… на меня напали. По голове ударили. Около дома Герберта. Я пришёл в себя в морге.
— Где?
Мой вопрос… падает.
А я моргаю.
Разбираю, что не ослышалась, что правильно поняла. Складываю два и два и то, что мне он не рассказал, а потому
