Течёт моя Волга… - Людмила Зыкина

О гастролях такого рода театр извещается Госконцертом как минимум за год. О моих гастролях в Испании, Австрии и ФРГ в театре также знали заблаговременно. Мне предстояло участвовать в четырнадцати спектаклях, которые были запланированы в театрах этих стран. В соответствии с этим строилась и моя занятость в репертуаре Большого.

Тем не менее планирующие органы ГАБТа СССР неожиданно сочли нужным поставить названные в информации «Труда» спектакли «Каменный гость» и «Паяцы» именно во время моих гастролей. Столь же внезапно, за день до моего отлета в Испанию, администрация театра известила Госконцерт о том, что она не может разрешить мне этой поездки.

Ясно, что гастроли подобного уровня не могут и не должны зависеть от личного отношения того или иного руководителя к артисту. Более того, такое неуважительное, безобразное отношение к актеру — известному ли, начинающему ли — не должно иметь места в Большом театре, как, впрочем, и в любом другом.

Что же касается утверждения об угрозе исключения опер «Каменный гость» и «Паяцы» из репертуара, то такое просто невозможно, ибо они шли на сцене и во время моего отсутствия, так как в каждом из этих спектаклей несколько составов исполнителей.

Я вынужден был подать заявление об увольнении, но не это, не гастроли явились главной причиной моего ухода… У всех у нас есть представление о Большом театре как о флагмане нашей культуры. И если в нем начинает преобладать командно-приказное начало с методами запугивания, то о какой свободе творчества и о каком благополучии может идти речь?…» И далее: «Из-за сложных отношений с художественным руководителем не вижу возможности в ближайшем будущем выступать в любимом театре…»

Атлантов уехал в Австрию. Его пригласил работать в Венской государственной опере продюсер Рудольф Рааб. Имя певца замелькало в прессе, в рекламе телевидения, на театральных афишах в Англии, Испании, Германии, США… Ему продолжает аплодировать мир, потому что истинная красота всегда современна.

После сольного концерта в «Карнеги-холл» в 1972 году Соломон Юрок организовал для меня ужин в нью-йоркском отеле «Уолдорф-Астория».

— Послушай, Милочка, что у вас за порядки в Москве? — возмущался Юрок, когда речь зашла о гонорарах советских артистов в зарубежных турне. — Вы же, по существу, крепостные, вас грабят, как хотят. Я оплачиваю стоимость проживания в отеле, а с вас Госконцерт эту сумму вычитает. Вычитает даже стоимость завтрака, если он входил в стоимость номера. Что за вандалы? Подарил «мерседес» Моисееву и чек на пять тысяч долларов (по тем временам значительная сумма), так у него председатель Комитета культуры деньги отобрал. Да и взять автомобиль ему долго не разрешали. Ваши начальники — люди или акулы?

Что я могла ответить Юроку? Да, Госконцерт фактически состоял у нас, артистов, на содержании и пожирал львиную долю заработков. Я знала, что, привозя в страну миллионы, Моисеев и его ансамбль не могли порой из-за бедности приобрести самое необходимое для работы. Но знала я и другое: Моисеев не стремился стать миллионером, богатство ему было «ни к чему», и презент Юрока великий артист воспринимал как обычный рядовой сувенир. Миллионы никогда ему не казались признаком благополучия и счастья. Никогда он и не мечтал стать знаменитым, даже будучи более полувека на вершине Олимпа мировой популярности. Хореограф прежде всего заботился о том, чтобы создать людям душевный комфорт, сделать их духовно богаче, подарить минуты удовольствия, радости и откровения.

«Многие годы плодотворной жизни труппы, сотни танцев, составляющих ее репертуар, миллионы зрителей в десятках стран мира, тысячи городов, где мы выступали с концертами, — вот что является смыслом моей жизни, дает мне силы постоянно искать, дерзать, творить» — такими словами закончил Моисеев пресс-конференцию в той же «Астории» в дни очередного визита ансамбля народного танца в США осенью 1970 года. Он говорил с американскими журналистами искренне, правду, и только правду, потому что никогда не кривил душой. Его девиз «Сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня» стал девизом эпохи, и я всегда пристально следила за всеми новинками, рожденными богатейшей, уникальной фантазией хореографа. Ведь народный танец и народная песня, как брат и сестра, имеют много общих черт. И, соприкасаясь с творчеством Моисеева, в том числе с его зарубежными танцами, я улавливала ускользающие порой от внимания штрихи художественной палитры балетмейстера, которые помогали мне потом создать свой портрет песни, берущей свое начало в национальном фольклоре, будь то Япония или Корея, Италия или Болгария.

Всякий раз, просматривая работы Моисеева, я снова и снова проникаюсь уважением к масштабу его таланта, к его целеустремленности и преданности искусству. У меня не вызывает сомнений его подход и методы реализации того, что, казалось, сулило какую-то политическую или личную выгоду, хотя его мировоззрение, творческая деятельность, да и сама жизнь формировались под воздействием известных исторических условий, о которых уже немало сказано и написано. Импульс, исходивший от работ Моисеева, и те вершины, которые одолел хореограф, остаются непреходящими ценностями, неотделимыми от нравственных процессов развития мировой культуры в самом высоком смысле слова. Хореограф рассматривал искусство в развитии художественного дарования артистов своего ансамбля до самого высокого уровня — уровня, достигнуть которого до сих пор не в состоянии другие танцевальные коллективы, несмотря на все их старания и материальные возможности.

Исследуя пласты фольклора, Моисеев помимо блестящего владения предметом проявил тонкое понимание языка народного танца, и его незаурядные комбинационные способности до сих пор поражают воображение самых талантливых хореографов. Поэтому бессмысленно было бы пытаться перечислять все обилие новых танцевальных приемов, которые удалось найти Моисееву и представить на суд миллионов зрителей.

Многовековой танцевальный фольклор служил хореографу неиссякаемым источником, где есть все «краски» — от звучных могучих аккордов до едва уловимых полутонов. Здесь, в чистых родниках народного танца, фантазия хореографа развернулась с необычайной силой — стала непосредственной, гибкой, неограниченной.

Помогали Моисееву и литература, и архитектура (в обширной библиотеке хореографа только по изобразительному искусству насчитывается свыше пяти тысяч томов), и устные предания, и даже ритмическая структура песен. «Мы, — как-то делился Игорь Александрович, — использовали метод художественного обобщения — изучали замысел или идею фольклорных первоисточников, сравнивали схожие черты искусств родственных народов и находили в этом калейдоскопе контуры — только контуры — новой, прежде не существовавшей пляски. Затем из разрозненных деталей составляли цельный образ танца и «наряжали» его в сценические одежды. А если к тому же удавалось в танце раскрыть сущность национального характера, можно было считать, что цель достигнута и номеру обеспечена сценическая жизнь. Ведь танец — это пластический портрет нации. Это поэзия, зримая песня, таящая в себе часть народной души. В танце отражаются и творческая сила народной фантазии, и поэтичность, и образность мысли, и выразительность, и пластичность формы, и глубина pi свежесть человеческих чувств. В смысле образности и содержательности я отдаю народному танцу предпочтение перед классическим, который иногда уходит в абстракцию. Народный же танец в высшей степени точен, ясен, у него конкретный адрес».