Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - Эмиль Айзенштрак

Завод. Директор и главбух разом встали из-за стола, но и руками развели из-под живота, и виноватой улыбкой засмущались: денег, дескать, не жаль, но нельзя машину, именно машину нельзя оплатить — запреты здесь по министерству, еще банк не пропустит и разное… Мне вникать-понимать некогда, да и не нужно. Долой. Мимо и дальше! Быстрее! Сначала едем, потом думаем: куда?! В горфинотдел. Фин (финансы) — значит деньги, да еще знакомые там. Быстрее туда! Быстрее! Тормоз со скрипом, бегом через ступеньку. Финансисты улыбаются навстречу, говорят:

— Привет вам, здоровья, войдите, чего запыхались? Мы же к вам не идем, комиссию не послали, время вам дали…

— Время дали — спасибо, — я говорю, — теперь, пожалуйста, деньги дайте — две тысячи семьсот рублей, срочно нужно.

— Какие деньги? Да вы что?!

Недоумение у них, сомневаются (а все ли у меня дома?), и раздражение в подтексте.

— О-ох, — застонал Нарцисс, зубами заскрипел и руки судорогой вскинул.

— Страдает человек, — сказал я, — потому что сейчас лишимся машины, еще полчаса и конец — другие заберут.

— Так что вы хотите?

— Подпишите гарантийное письмо.

— Финансовые отделы гарантийных писем не дают.

— Не дают?

— Не дают.

— Тогда… тогда… (что тогда? Черт бы вас всех забрал!)… Тогда дайте деньги тому, кто письма дает…

— Конкретно?

— Дайте нашей бухгалтерии, вот что.

— Но за полчаса мы этого не сделаем.

— А вы позвоните, скажите главбуху, что деньги вы нам перечислите. У нас карманы уже пустые. Область будет снимать автоматически (инкассо — есть такое словечко!). А пока те снимут, — воодушевляюсь я, — вы как раз успеете нам деньги закинуть, и будет тем что снимать. И все успеется, и все устроится!

Они мнутся, на канцелярите своем гуторят неясное что-то, затуманенное.

— Да звоните же, звоните, время уходит, — говорю я со струной в горле перетянутой.

— О-о, — стонет Нарцисс, и борода его дышит кризисом, но уже и надеждой. Наши силовые поля буровят присутствующих, магнетически давят им на нервные центры. Во всяком случае, они берут телефон, звонят в бухгалтерию горздрава, а мы, едва дослушав, пятимся назад, умиляясь, благодарствуя, и вихрем — по лестнице вниз!

— Быстрей, быстрей, — командует себе Нарцисс, орошая потом рулевую баранку. Обгон, еще обгон. Стоп! Приехали. Рывок по коридору. Но сонные бухгалтерши горздрава неподвижны. К тому же главбуха нет. С кем же беседовал финотдел только что? Ага, вот с этой. Я нависаю над ее столом:

— Пишите быстрее гарантийное письмо, Вам же звонили из финотдела.

— Да, да, — отвечает, а сама ни с места.

Она рыхлая, ей двигаться неохота. Ну и взялся я за нее с хрустом и гиканьем. Нарцисс опять рукой махнул, вроде даже кепкой об землю ударил.

— Ладно, напишу, — говорит бухгалтерша, — только подписываться не буду.

— Кто же подпишет?

— Главбух Татьяна Степановна Гудилина. Она сейчас придет.

Ах, думаю, спорить мне с тобой уже некогда, пиши, пиши, еще напечатать надо, потом подписать. Началось хоть, слава Богу, стронулось что-то, пишет. А Нарцисс на часы смотрит и от боли мычит. Машинистка быстро отпечатала, тут и главбух появилась. Она молодая, разведенка, точеная и бюст у нее высокий, в свои дамские думы погружена, и мимо идет, не до нас ей. А я гусарствующим и любезным кавалером письмо гарантийное расстилаю и шариковое стило в маникюрные пальчики ее сам заталкиваю:

— Подпишите, милейшая Танечка, деньги будут, финотдел дает, уже звонили, не сомневайтесь! Не сомневайтесь!

Она опускает свой подбородок в ложбинку между грудями, читает письмо, бормочет:

— Денег нет, денег нет…

Я ей вторю:

— Есть деньги, есть деньги…

— Ах, обманываете вы, — говорит она с капризной женской досадой.

— Никогда я тебя не обманывал.

— Не обманывал, — иронически вопрошает она, — а кто обещал стихи к восьмому марта?

— Завтра, завтра будут стихи! Клянусь!

— Ладно, поверим в последний раз, — говорит она и… ставит, наконец, свою драгоценную подпись.

Теперь печать круглую, штампик махонький: шлеп! шлеп! Готово!

— Ы-ых! — ревет потрясенный Нарцисс, и кубарем мы оттуда. Помчались в гараж. А там — завгар, огромный, могучий — помесь Гаргантюа с Ильей Муромцем — по линии —

Славное море, священный Байкал. И он хватает бумагу из рук моих (Эстафета! Эстафета!). Ревут моторы. И все это сходу бабахнуло, рванулось и сгинуло, как выхлоп на глушителе. Я в тишине и в одиночестве.

Чирикают воробьи.

Еще успею, пожалуй, в редакцию, если прибавить шаг. Ноги это делают сами, но общий темп жизни разом снижается, напряжение падает. Струны ослабли, провисли. И сознание уходит, растекается по сторонам из этого узкого заданного круга, и проясняются контуры домов и деревьев, и виден малыш с совочком в руке, и мама его воркует ему, и лужу надо еще обойти, и вывеска вот «Минеральные воды», чтоб губы сухие в шипучий стакан (ах, да, хочется пить), и живые нарзанные иголочки будоражат мое горло. Захотелось почесаться, потянуться, зевнуть, да и покушать бы не мешало.

Таким вот сложным, многофакторным, прихожу в редакцию. И ничто человеческое уже не чуждо. А там мягкие креслица, расслабление, и ногу за ногу можно. Поговорим, обменяемся прибаутками и репликами, интеллектами своими позабавимся и друг друга с полуслова поймем. Зам. редактора — моя приятельница, родню ее лечил. Да и кого я не лечил в этом городе. Двадцать три года в должности — все приятели уже. Объясняю ситуацию — нужно срочно статью в газету пропустить, пока комиссия будет в городе, дабы комиссия сия меня не сожрала бы.

— Бу сделано, — говорит она, — давайте статью.

— Сейчас напишу.

— Завтра в десять утра, сегодня уже некогда, убегаю, — говорит она, — и пусть ваша секретарша напечатает через два интервала, как обычно.

Договорились.

Выходим из кабинета вместе: она по своим делам, я — в диспансер. Как у них? Мой день отгрохотал экспрессом, а там время тянулось обычно, не случилось ли чего? Конечно же, случилось: соседнюю поликлинику и аптеку заливает, радиатор разморозился, секция развалилась, вода хлынула в аптечный склад, уничтожает вату в тюках, марлю.

— А я причем?

Объясняет громадный детина с разводным ключом в левой руке и с характерными отеками на физиономии. При этом он замещает воздух вокруг моего лица густым перегаром. Ему, детине, нужно воду перекрыть, а вентиль у нас в подвале, вернее, в подполье — под полом гистологической лаборатории (где Лжефридман работает). А лаборатория заперта, и ключа нет, и лаборантки дома тоже нет.

— А посему ты сними радиатор и забей чоп в трубу, — говорю я ему.

— Хватит подвигов, — орет детина, — хватит! Чтобы меня залило всего? Как же, бегу, тороплюся.

И еще один с ним шибздик-подпевала добавляет: «Он хотит воду перекрыть, вентиль ему нужен, понял?».

Двери закрыты, ключа нет, вода прибывает. Опять ХЭП-ПИ ЭНД? Просто ЭНД, а нам — ХЭППИ…

Исследую окошко снаружи, со стороны палисадника. Так. Немножко пофартило мне: форточка прикрыта лишь, но не заперта. Я шибздика маленького на карниз определил, он кошкой уцепился, руку просунул, щеколду потянул, отворил-таки окно. Залезли они туда, ляду открыли, в подполье проникли. Потом выходят.

—Да там темно! — орет детина, — не видать ничего (по-русски он выразился покрепче).-Лампа нужна.

А шибздик добавил: «Ему лампа нужна «Летучая мышь», понял?».

Я начал терять терпение от голода, от всего, что уже случилось сегодня, и повело меня не туда:

— А почему у тебя света нет, — загорячился я, — ты почему во тьму без лампы суешься?!

— Я тебе не аварийщик, не аварийщик я, — заорал детина, — у аварийщиков лампу спрашивай! Шибздик добавил:

— Он ремонтник, понял?

Ах, я все понял, давно это понял, но чесотка правдоискательства уже овладела моим угнетенным, униженным духом, и я продолжал с удовольствием, но без всякого смысла:

— А почему тебе не дают лампу для ремонта? Тебе же там всю жизнь темно! Свету немножко не помешало бы? А? Как думаешь? Ты б хоть чуточку видел сам, и я бы не мучился с тобою рядом…

Детина закричал:

— Бухгалтер не дает! Бухгалтер, падло, мать его!..

Шибздик добавил:

— По смете не положено, понял?

Я опять сладостным почесом:

— А водку жрать по смете положено?

Детина ответил привычное:

— А ты мне наливал?

И шибздик открыл было рот, чтобы добавить, но кто-то уже затеребил меня за рукав, отозвал в сторонку. Этот новый персонаж сказал: «Я муж больной, которую вы завтра будете оперировать. Я «Москвич» свой приготовил, завтра можем в область ехать с утра, пожалуйста».

Так. Немного удачи, где-то и повезет в круговерти этой, не все же горбом. И еще боковым зрением: санитарка идет, лампу несет «Летучая мышь». Шибздик руки тянет, улыбается. Вот он, ХЭППИ-ЭНД, опять получился. Дух мой снова укрепляется, чесотка сразу же уходит, как сила нечистая от креста. Я смеюсь, разговариваю, иду домой обедать, потому что от голода меня уже косит, ноги дрожат, а в голове сковородка и кусок мяса, вот зажарю сейчас полусырым с луком, яйцом, и хлеб свежий…