Всадники - Жозеф Кессель

Певец замолчал, вероятно, сочиняя следующий куплет. Теперь эта песнь очень скоро разойдется по свету. Рассказчики историй и путешествующие поэты понесут ее от базара к базару, от чайханы к чайхане, и совсем скоро эти строчки будут напевать всадники во всех трех провинциях, и вожди, ведущие свои караваны на юг.

Слава, которой он так страстно желал, теперь всегда будет рядом с ним.

Слава искалеченного мертвеца…

В юрту вошел Рахим и сообщил Уросу, что Турсен ждет его под деревьями на берегу реки.

— Приведи мою лошадь, — приказал ему Урос.

На мягкой траве, в тени деревьев, два саиса уже расстелили толстые ковры, а сейчас расставляли посередине еду и посуду для чая. Урос поприветствовал отца и сел напротив.

— Ты получил костыли? — спросил его Турсен.

Урос кивнул.

— Ты испробовал их?

— Да, — ответил Урос.

— Подходят они тебе?

— Идеально.

— Почему же ты тогда не пришел на них?

— С какой стати я должен… — буркнул Урос в ответ.

Ответ был, — по отношению к отцу, — оскорбительным. Турсен минуту молчал. Он знал, что такой подарок огорчит сына, но ему хотелось, чтобы он как можно быстрее свыкся со своим новым положением.

— Я и не знал, — чуть оскорблено произнес Турсен, проводя руками по бороде, — что хорошее воспитание моего сына и его уважение к другим, так сильно зависит от его ноги.

Урос молчал. Турсен протянул руку к блюду с бараниной и ярко-желтым рисом, подкрашенным шафраном, и съел несколько пригоршней.

— Разве ты не узнал эти костыли? — сказал он затем. — Это мои собственные.

— Правда? — удивился Урос. — Те самые…

— Да, те же самые, на которых я ходил, когда у меня треснуло правое колено, и было сломано левое бедро.

И Урос вспомнил, как более тридцати лет тому назад, его отец, на самом пике своей славы, передвигался на костылях от двора ко двору, от конюшни к конюшне и по всему базару Даулад Абаза.

— Но все же… Это было лишь временно и вынужденно, — сказал он наконец.

— Кто мог тогда это знать? — резонно возразил Турсен. — Неужели я потерял с того времени свое лицо?

— Напротив, — неохотно согласился Урос. Турсен был прав, и все же…

— Конечно… в старости такие вещи переносятся легче, — дополнил он.

Турсен вздрогнул от обиды и твердо взглянул в лицо сына своими желтыми глазами:

— Тогда я был моложе, чем ты сейчас!

Урос задумался. Посчитал года. Невероятно, но это было правдой.

— Да, — продолжал Турсен неторопливо, — тогда я еще не был господином управителем конюшен. Это теперь я руковожу ими более двадцати лет, и иногда этот груз начинает казаться мне тяжеловатым для моих плеч… Только вот, я не знаю никого, кому я мог бы его передать. Кому бы я доверял так же, как самому себе. Никого, кроме тебя.

Урос застыл с чашкой чая в руках. Аккуратно поставив ее на поднос, он постарался придумать достойный ответ и отказать отцу, без того, чтобы тот понял, каким унизительным он считает для себя подобное предложение.

— Я благодарю тебя, — сказал он, наконец. — Но подобная честь мне не подходит.

— Все же, подумай еще раз до завтра, потом сюда приедет Осман бей. — Турсен сделал секундную паузу, приготовившись сказать сыну о самой неприятной проблеме, которую надо было обсудить. — Он приедет сюда вместе с Солехом.

— С Солехом… — повторил Урос побелевшими губами.

— Примерно через два дня, здесь будет устроен банкет в его честь. Он будет сидеть по правую руку Осман бея. И мне было бы приятно, если бы ты сидел по правую руку от меня.

— Вместе с моими костылями? — взбесился Урос и стукнул пиалой о поднос, тайно питая надежду, что хоть на этот раз Турсен вспылит и ответит ему резко и гневно.

— Конечно. А почему нет? — ответил Турсен, отрешенно перебирая изюм на ладони.

Урос почувствовал себя словно в ловушке, связанным по рукам и ногам.

Никакого выхода для себя он не видел. Присутствовать на чествовании Солеха, — какое унижение! Не прийти на праздник — еще хуже. Показать себя трусом и слабаком. Чтобы он ни выбрал, и как бы ни повернулось потом дело, в своих собственных глазах он был бы обесчещенным человеком до конца жизни. Если бы был какой-нибудь путь, чтобы не смотря на людей, их законы, обычаи и привычки, победить саму судьбу и заставить всех играть по тем правилам, которые подходят ему одному. Кто мог ему в этом помочь? Тогда, после побега из клиники, у него был Мокки. — Мокки и Джехол. Теперь саис все равно что умер. Но вот конь…

— Хорошо. Я дам тебе ответ завтра. А сегодня мне хотелось бы еще раз поскакать на Джехоле.

Турсен долго и испытующе смотрел на него.

— Ну, что ж, ладно, — решил он в итоге. — Мокки еще не приходил за ним в конюшни. А за Джехолом ухаживали, как положено.

Аккул сам привел Джехола. Как только Турсен увидел коня, глаза его засияли. «Никогда еще он не выглядел таким красивым» — подумал он. Шкура Джехола блестела на солнце как шелк, его заботливо расчесанная грива развевалась на ветру, а глаза сверкали.

Джехол, казалось, знал, какое впечатление он на всех производит, и ему это явно нравилось. Горделиво он подбежал к коврам, поставил на них свое переднее, начищенное копыто и начал легко пританцовывать.

— Каков красавец! — воскликнул Аккул. — Смотри Урос, он сам идет прямо к тебе!

— Я просил привести коня не ради его красоты, — ответил Урос и эти резкие и холодные слова глубоко задели Турсена.

— Может быть, он недостаточно красив для тебя? — спросил он.

А Урос ухмыльнулся и ответил:

— Когда ты ходил на своих костылях, тебя сильно волновало красивые они или нет?

Одним движением Урос поднялся, вскочил в седло и умчался в даль.

Оба старика обменялись друг с другом понимающими взглядами. Никогда еще не видели они такой полной гармонии между всадником и его конем.

Урос пытался заставить Джехола прекратить резвиться и позерствовать.

Конь подчинился ему с неохотой.

— Хватит уже, — недовольно бросил ему Урос и дернул поводья. — Я тебе не старик, которого можно пронять такими трюками.

При этих словах он почувствовал странную боль. Нет, не старость Турсена была тому причиной, никто не знал этого лучше, чем он. У его отца всегда был Джехол. И всегда конь стоял для него на первом месте. Когда Урос болел, будучи ребенком, отец с брезгливостью оставлял его на попечение женщин. Но если дело касалось жеребят, то он сам следил за их выздоровлением и неустанно менял им солому. А тут Урос внезапно вспомнил одну картину, которая врезалась ему тогда в память. Турсен выходит из дверей конюшни. И он, тот, который никогда не имел времени, чтобы обнять своего сына, бережно несет на руках, прижимает к груди, мокрого, дрожащего жеребенка.