Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти десять дней Реваз не в настроении, и ни к чему у него не лежит душа.
Александре сразу заметил, что после поездки в Хергу сына точно подменили. Он стал поздно вставать и позднее обычного уходить на работу. Возвращается домой он рано, перекусит чего-нибудь и закрывается в своей комнате. К нему в гости никто не приходит, и сам он ни к кому не ходит. На работе не осталось незамеченным, что Реваз последнее время не в духе, но сотрудники лаборатории не рискнули приставать к нему с расспросами, и только Гуласпир Чапичадзе спросил его прямо в лоб:
— Что, не приехала Русудан? Да, трудновато так жить!
— Знаю, — глухо сказал Реваз.
— Знать — это мало! Ты такие дела развернул, а с женой и дочкой не можешь справиться! Разве этому кто-нибудь поверит?
«Здорово я его поддел, мне даже страшно стало, что он не сдержится», — подумал Гуласпир.
Реваз ничего не ответил. Он только посмотрел Гуласпиру в глаза и так улыбнулся, что тот понял: уладит он свои семейные дела, просто это вопрос времени.
Реваз достал из кармана рубашки письмо, решив перечитать его еще раз до того, как показать Екатерине.
«…Мир — это сцена, и наша жизнь подход к ней: приди, посмотри и уходи!» — изрек один мудрый философ. Да и мне недолго ждать — досмотрю свое и уйду, но в душе у меня останется обида, и с той обидой я не хочу уйти из этого мира. У меня очень тяжело на сердце, батоно Реваз! Вы знаете, моя жизнь сложилась так, что мне пришлось оставить школу и перейти работать в ресторан. Это было сразу после войны, и я боялся, что не смогу прокормить своих детей, а их у меня трое. Разве в этом было что-нибудь удивительное? Я воровал? Упаси меня бог! Разве все, кто работает в торговле, нечисты на руку? А люди думают именно так, и, сколько я ни буду убеждать их в обратном, никто мне не поверит. Это отравило мне жизнь. Я и сам стал смотреть на вещи иными глазами, в голове у меня все перепуталось, по ночам стали мучить кошмары, и сердце уже не в силах выдерживать все это. Вы не поверите, но я совсем изменился к своей семье, и с матерью стараюсь видеться как можно реже. Последнее время только шлю ей в письмах приветы и каждый раз обещаю приехать навестить, но никак не могу собраться с духом, чтобы сделать это.
Первым ударом была для меня беседа с заведующим отделом просвещения. Он меня хорошо знает, и я попросил его назначить меня в какую-нибудь школу учителем истории или грузинской литературы. Он удивленно посмотрел на меня и усмехнулся. «Выражаясь фигурально, — сказал он, — я не имею намерения пускать в стены школы… ресторанную крысу».
Я опешил, но, вдруг вспомнив, что он тоже учился на историко-философском факультете, решил призвать на помощь философию и закончил свою речь словами: «Не место красит человека, а человек — место».
Он с улыбкой выслушал меня и захохотал.
— Ну и мудро ты сказанул (извини меня за такие слова), — проговорил он, продолжая бессмысленно смеяться, потом взглянул на часы и вскочил с места. — В шесть часов по телевизору футбол, а сейчас уже без десяти. — И он, не попрощавшись со мной, бросился вниз по лестнице.
Тогда я поехал прямо в райком партии к Константинэ Какубери. Какубери сразу же спросил, что со мной случилось, — так я был взволнован. Я сказал, что ничего особенного, но, не в силах сдержаться, очень громко начал:
— Ваш заведующий отделом просвещения наглец! Какое он имеет право обзывать меня ресторанной крысой?
Константинэ улыбнулся, и это окончательно вывело меня из себя.
— Да, да, он глупый и циничный человек, так его и растак!
Какубери опять улыбнулся, но я не понял, смеялся он надо мной или собирался утешить. «Успокойся», — сказал он, усаживая меня в кресло, а сам, пройдясь несколько раз по кабинету, остановился передо мной и спокойно спросил, из-за чего мы поссорились. Глядя мне прямо в глаза, он еще раз повторил свой вопрос. Я рассказал ему все, как было. Учителем в школу? Преподавать историю? Да, сказал я. При этих словах Какубери расхохотался, как и заведующий роно, сильно хлопнул меня по плечу и посмотрел на часы.
— Сейчас из Тбилиси должны приехать гости, которые будут у тебя ужинать. Иди в ресторан и сам понаблюдай, чтобы все было как полагается, а в твоем деле разберемся завтра. — И он проводил меня до дверей кабинета.
На следующее же утро в ресторан нагрянули ревизоры, но у меня все было в порядке, и они ни к чему не смогли придраться. Узнав это, Какубери, оказывается, решил, что к Шарангиа прислали неопытных ревизоров, и на меня набросилась новая комиссия. Но она тоже не обнаружила никаких нарушений, и Какубери вызвал меня в райком:
— Ума не приложу, что с тобой случилось. За тобой никаких грехов не числится, а ты надумал уходить из ресторана. Чтобы в другой раз я ничего подобного не слышал, глупости какие-то.
…Теперь я обращаюсь к вам, батоно Реваз! Может быть, у вас в сельской школе найдется для меня место учителя? Походатайствуйте тогда за меня перед Екатериной Хидашели…»
Реваз закурил сигарету и посмотрел на часы.
Через десять минут будет звонок. Он покажет письмо Шадимана Екатерине и попросит помочь ему.
— Доброе утро, Александрович! — неожиданно услышал он над головой голос Гуласпира.
Реваз встал, поздоровался с Гуласпиром за руку и предложил ему сигареты.
— Вы тоже в школу? — спросил Реваз.
— К большой Екатерине, — почему-то грустно сказал Гуласпир, закуривая.
— Сейчас как раз звонок, и мы зайдем к ней вместе.
— Реваз, большая Эка больна, она лежит.
— Разве вчера она не была в школе? — удивился Реваз.
— Ей к вечеру стало плохо. Сердечный приступ. Эх, сломалась большая Эка. Пока нужна была, она крепко держалась, а как добилась своего — сломалась. Я хочу узнать, не нужно ли ей чего-нибудь, а потом приду в контору, — сказал Гуласпир, собираясь уходить.
«Оказывается, большая Екатерина больна. Как же она могла нам прислать ту корзину с едой? Что-то хитрит маленькая Эка».
Реваз взял Гуласпира под
