САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Герман Дейс

 - Иди ты! – по-бабьи ахал Мишка, заливисто хохотал и спрашивал про остальной народ.

 - Жорка уехал за пенсией, - объяснил Сакуров, логично не упоминая учительшу, вековух и прочих потенциальных не собутыльников Мишки. Впрочем, вышеупомянутые и прочие отсутствовали в силу своего дачного статуса.

 - Ну, что ж. Нам будет больше. Про Алексея ничего не слыхал?

 - Нет. Кстати: я не пью…

 - Иди ты!

 - Ей-богу!

 Сакуров побожился так убедительно, что Мишка проникся и предложил позвать до компании хотя бы Варфаламеева.

 - Вот это дело! – обрадовался Сакуров, а затем вопросительно добавил: – Но только он был с Гришей?

 - Гриша отпадает, - возразил Мишка. – Закусить чем найдётся?

 - Сделаем! – махнул рукой Сакуров, сунул три получки в небольшой задний карман старых Жоркиных джинсов и поспешил на выход, пока Варфаламеев и Гриша окончательно не договорились о последней очереди идти известно куда и знамо к кому. 

Глава 36

 Варфаламеев от угощения не отказался. Гриша отвял, не хлебалом соливши (59), а Сакуров как побожился, так пить и не стал. Он часа два присутствовал при распитии литра Мишкой с Варфаламеевым, потчевал их, чем придётся, и слушал их трёп. Варфаламеев пытался впарить Мишке очередную порцию переводов Басё, а Мишка гнул политическую тему с привязкой к местной сельскохозяйственной действительности. При этом рыжий великан регулярно апеллировал хозяину с помощью таких расхожих вопросов, как «правда?», «нет, ты согласен со мной?» или «ну чё, неужели я не прав, Костя?»

 Сакуров охотно поддакивал, потому что в теме политических высказываний Мишка был на сто процентов прав. Поддакивая, Константин Матвеевич попивал чаёк, а в его голову забредали нехорошие мысли насчёт того, а на хрена всё это? С одной стороны, ему хотелось верить Мишке, готовому прийти на помощь ближнему своему, с другой – Сакуров не мог не верить Жорке.

 С первой вышеупомянутой стороны его поджимала (в заднем кармане Жоркиных джинсов) зарплата, привезённая Мишкой, а рядом с зарплатой присутствовали готовность помочь с транспортировкой зерна и наполовину опустошённая пластиковая литра. И пусть Сакуров отказался от выпивки, тем не менее, это о чём-то говорило.

 С другой – чуть ниже вышеупомянутой – стороны Сакурова забирало сомнение, инициируемое теми же вышеупомянутыми аргументами, которые подкрепляли первую вышеупомянутую сторону. Другими словами, все аргументы в пользу Мишкиной искренности, слегка ревизованные в свете трезвого скептицизма Сакурова, принимали диаметрально противоположное значение, и бедный бывший морской штурман, якобы разбогатевший на фермерстве беженец, начинал задаваться неприятными вопросами типа: а чего ему, спазматически благодетельствующему Мишке, всё-таки, нужно? То есть, сначала проникшись к Мишке почти любовью за оказанную ему услугу в виде известно чего, Константин Матвеевич, не сумевший погрязнуть в своей благодарности под воздействием Мишкиного самогона, начинал подозревать его во всех тяжких. И, чтобы не погрязнуть во внутреннем диспуте с самим собой так же, как в благодарности, Сакуров решил задать нелицеприятный вопрос тому, кого он и хотел бы считать благодетелем, но не мог, потому что верил Жорке больше, чем хотел верить Мишке.

 В общем, Сакуров спросил Мишку: а что он, Константин Матвеевич, будет должен ему, Мишке, за всё это? Ну, за привоз ведомости с деньгами, личные хлопоты Мишки по вышибанию кормов для временного пастуха из акционерных закромов и готовность сделать ещё два конца за зерном в Мишкин амбар и обратно, в Серапеевку? Плюс за литр самогона, который Сакуров хоть и не пил, но всё-таки…

 Прочувствовав ребром поставленный вопрос, Мишка так благородно возмутился, что Сакуров ещё больше устыдился (хотя куда уж больше после давешнего?) своего неверия в Мишкину бескорыстность. Да ещё подлец Варфаламеев подсунул такой подходящий хокку якобы из коллекции самого Басё в переводе Варфаламеева, который (хокку, а не Варфаламеев) как нельзя лучше способствовал уверованию Сакурова в глубинное (или истинное) благородство рыжего великана под налётом мелких пакостей и прочих характерных качеств, свойственных повседневному поведению (когда не нужно спасать Родину или выносить младенца из горящей избы) русского человека. Или, если быть точным, свойственных поведению тех чисто русских людей, с малой частью которых успел познакомиться Константин Матвеевич Сакуров. С Мишкой, например. Или с Миронычем. Или с дальним родственником Алексея Семёновича Голяшкина. Или с дядей, о котором говорить не приходится, потому что с ним Константин Матвеевич был знаком почти что издревле, а по-настоящему узнал его только год назад.

 После того, как Сакуров в очередной раз устыдился своего неверия в Мишкину бескорыстность в частности и в благородство русской души в целом, прошло часа два. Мишка с Варфаламеевым добили самогон, Сакуров занял у бывшего лётного штурмана двадцать пустых мешков и, сумерки уже плотно засели на осенних среднерусских пажитях, покатил в Лопатино под руководством как бы и не пьяного Мишки. По дороге Мишка продолжал убеждать Сакурова в своей истиной русской глубинности под налётом известно чего, а Сакуров продолжал устыжаться. В общем, к Мишкиному амбару прибыли без чего-то девять, Мишка смотрел снисходительным орлом, Сакуров – пристыженным козодоем. Электричества в Мишкином амбаре не оказалось, поэтому пришлось орудовать впотьмах. И Сакуров, стыдясь пуще прежнего, потому что Мишка позволил ему брать зерно из любого места почти до крыши набитого амбара, наполнил мешки, Мишка помог ему погрузить мешки на телегу, а затем пожалел Сакурова. В том смысле, что у Кости нет мало-мальски приличной живности. А какой смысл везти целую тонну отборной пшеницы в Серапеевку, где её некому будет есть?

 Короче говоря, Мишка подвёл Сакурова к мысли купить козу, которая продавалась тут же. Вернее, продавалась недальним соседом Мишки. А так как деньги у Сакурова в известном кармане, куда он положил три зарплаты, водились, а сам он продолжал устыжаться прежних крамольных мыслей насчёт Мишки, то Мишкина жалость насчёт Сакуровского безтяглового прозябания нашла отклик в сердце Сакурова, и он решил тяглом таки обзавестись. В смысле, козой, которую ему якобы неназойливо предложил Мишка. И за смешные, между прочим, деньги. То есть, за такие, после вычета которых остальных денег у Сакурова осталось бы на две недели скоромного существования в плане хлеба и подсолнечного масла. Но не важно, потому что взамен облагодетельствованный неизвестно за какие заслуги Сакуров получал на всю оставшуюся жизнь целебное молоко, масло, сыр и даже новомодный йогурт. То есть, на всю оставшуюся жизнь купленной дураком Сакуровым козы, которая со слов хозяина ещё даже не козлилась (не рожала козлов, козлят, козлищ и прочих), но уже давала полтора литра молока.