Небо в огне - Борис Тихомолов

Последний переход был самым трудным, и здесь помогла сноровка Андрея-пехотинца. Он знал систему расположения воинских частей по глубине фронта и безошибочно находил места их флангового стыка. А поскольку на эти места приходились овраги, и речки, и непроходимые болота, то нашим друзьям и пришлось хватить лиха, ползая на животе по оврагам и болотным кочкам. Ночь накрыла их в какой-то болотистой речке, мокрых до нитки и продрогших до костей. Над головой то и дело повисали белые ракеты, а вокруг, срезая кусты, вжикали шальные пули, пущенные наугад из пулемета, и смачно чмокались мины. Взрываясь, они поднимали фонтаны грязи и создавали такую маскировку, что можно было подняться во весь рост и, насколько позволяла топь, сделать перебежку туда, откуда хлестко била по "ничейной" полосе пулеметная очередь, и где, по расчетам Андрея, были наши.

Линия фронта бывает только на карте, и только там понятно, где наши, а где не наши. Да еще знают об этом солдаты той и другой стороны, а постороннему здесь не разобраться.

Видимо, чем-то выдав себя и попав в переделку, друзья залегли в болоте. А конец октября заявлял о себе. Холодная липкая жижа, отбирая тепло, властно завладела телом. Андрею не привыкать, он пехотинец и бывал в такой обстановке не раз, но Анатолий задыхался. Грудь словно тисками сдавило, и судорогой скрючивало ноги. Мутилось сознание, хотелось встать во весь рост и — пропади все пропадом! — пойти на вспышки жаркого огня. Андрей положил Алексееву руку на плечо:

— Держись, парень, сейчас угомонятся.

И точно: как по команде, выстрелы затихли. Шипя, взвилась над головой последняя ракета, мертвенный свет ее, мерцая, вырвал из мрака полуголые кусты, глинистый берег речки, опушку леса и померк. Стало темно и тихо.

— Пошли! — прошептал Алексеев, остро нуждаясь в движении.

— Лежи! — приказал Андрей. — Сейчас они прислушиваются. Чуть шевельнешься, тут нам и конец. Понял? Лежи и слушай. Нужно разобраться, кто где. Они ж заговорят.

— Кто? — вяло спросил Анатолий.

— И наши, и не наши.

Внезапно где-то справа что-то брякнуло, и кто-то, выругавшись, сказал равнодушным баском:

— Опять ты, такой-пересякой, коробку под ноги бросил!

Слаще любой музыки прозвучала сейчас эта чисто русская речь!

Алексеев рванулся:

— Наши!

— Тихо ты! — прошипел Сергеенко. — Всю обедню испортишь. Не спеши, разобраться надо.

— Слышь, Серега! — снова с той же стороны прозвучал уже другой, молодой голос. — А Катька-то твоя чего пишет? Любит она тебя?

К горлу Алексеева подкатился комок. Так нереально-контрастно звучали эти слова здесь, в логове смерти! И в то же время так они были близки и понятны! Хотелось крикнуть: "Братцы, родные!"

— Пошли! — прошептал Сергеенко и ловко, словно ящерица, пополз по болотистой жиже.

А у Анатолия не было сил. Ноги будто не свои. Будто нет их. Только руки еще двигались. Сергеенко уполз, растворился в темноте, лишь слышно было, как хлюпает вода. Страх остаться одному охватил Анатолия. Откуда и силы взялись: опираясь локтями в податливый грунт, вырвал тело из грязи и пополз. Получилось неплохо. О" даже догнал Андрея, но вот беда — разговор прекратился, и по движению товарища он понял, что тот потерял направление.

Подполз ближе, лицом к лицу, прошептал в самое ухо:

— Ну?

— Не знаю, куда ползти, — клацая зубами, ответил Сергеенко. — Замолчали, ироды. Придется ждать.

Ничего не ответил Анатолий, только подумал: лежат они сейчас на открытом месте, и если кому вздумается бросить ракету…

И вдруг, словно обухом по голове, кто-то произнес совсем рядом длинную фразу на чужом гортанном языке. Потом раздался звук, будто ложкой выскребывают котелок, и чавканье. И кто-то ответил, тоже на чужом языке, грубым простуженным голосом.

Сергеенко сжал пальцами Анатолию плечо:

— Румыны!..

И тихо-тихо стал отползать в сторону. Алексеев за ним. Ему было уже все равно. Он больше не ощущал холода, только боль в мышцах рук, тупая, гнетущая боль, отдающая в позвоночник, в затылок, в мозг… До слуха дошло, словно откуда-то издалека:

— Ефремов, диски набил?

— Набил, товарищ гвардии старшина!

— Сколько?

Ответа он не услышал. Что-то внезапно навалилось на него, придавило, ткнуло лицом в болотную жижу…

Васькины четверги

Радуя душу и глаз, линия фронта на нашей карте кое-где уже перешагнула через границу Союза ССР. Уже красная линия клином подошла к Варшаве и, опускаясь вниз по Висле, захватила важные опорные узлы противника: Сандом, Жешув, Добромиль. И Станислав уже у нас, и Коломыя!

Гитлеру уже капут, это ясно. При такой обстановке только маньяк может на что-то надеяться; А на что? На чудо? Чуда не будет! Это явление редкое, и оно, по крайней мере, уже произошло. Наши военные заводы были на колесах: на пути в Сибирь и на Урал. Бери Россию голыми руками!

Не далась Россия Гитлеру! И это в те труднейшие годы, когда против бронированного танкового вала русский солдат шел в атаку один на один с зажигательной бутылкой в руках… И вал был остановлен. Вот это было чудо!

Конца войны еще, конечно, не видать, но все же… И мы нет-нет и помечтаем — какое счастье будет, когда наступит мир! И всякий раз, прослушав сводку Совинформбюро о фронтовых делах, мы кидались к карте, расстилали ее, всю разрисованную стрелками, кружочками, изломанными линиями, и чертили новые. И радовались, и мечтали. Враг отступал. Но война есть война. С одной стороны, ты радуешься, а с другой… иногда екнет сердце: "Вот будет обидно, если убьют на самом финише!"

Я себя одергивал: "Не расслабляться! Не расслабляться". Ох, как это плохо — отвлекаться на финише! Задумываться, оберегаться, начинать принимать какие-то меры. Если ты очень хочешь жить, желай. Но желай активно. И не отвлекайся! Все силы на разгром врага — вот твоя единственная цель.

А с моим заместителем было что-то неладно. Из пяти боевых — три возврата. По вине материальной части: то моторы затрясут, то упадет давление масла. Техники ищут, копаются, гоняют моторы на всех режимах. А я подписываю сводку о возврате: "Из-за неисправности моторов". Тяжело подписывать. Стыдно. Лучшая эскадрилья в дивизии!

И я — в каком положении: с одной стороны, должен верить на слово летчику, а с другой, не могу не верить техникам, уверявшим в том, что моторы исправны. И уже в душе начинает копошиться червь сомнения. А как проверить? Как?..

Ломаю голову. Гадаю, словно ворожея на кофейной гуще. Передо мной листки бумаги и в разных вариантах записи: когда, в какой час, по какой цели? Ведь должна же быть какая-то закономерность?!