Долгий сон - А-Викинг

— Настоящая… старая…

— Да и я не молодой, — попытался то ли пошутить то ли подтолкнуть к разгадке Лев Василич, но она не приняла игру слов и снова (уже привычно) пожала плечами: — Я не про то…

Не стучась, вошел в теплую часть домика и снова напомнило о себе «старое и больное сердце» — она стояла спиной к нему, перебирая у стола те смородиновые прутья, что сохранила от костра. Счищала почки — и не обернулась, только зябко поежилась и слегка напряглась: возле своих будущих розог она стояла… нет, не голая. Это скорей можно было назвать «готовая» — очень короткая, какая-то детская маечка едва до середины спины и узкие легкие трусики, причем «готовность» девушки обозначили именно они — спущенные к самым коленкам, беспомощным легким клочком подчеркивали ее круглые, даже на глаз тугие половинки.

С каким-то внутренним удивлением он почувствовал, что не надо входить ни в какую роль. Словно от века сидела в нем, без игры вырвалась деловито-ворчливая интонация:

— Как на охоту идти, так собак кормить. Раньше розог не могла наготовить? Высеку, какими есть!

Даша чуть вздрогнула, опасливо провела рукой по несчищенным с прутьев почкам и покорно прошептала:

— Простите…

Взяла в руку весь пучок, в пол-оборота головы спросила:

— Мне… уже на лавку?

— Пойдем!

Он даже не понял, как она почти не двинув бедрами, переступила через упавшие на пол трусики. Шагнула к дверям и замерла, остановленная вопросом:

— А майку я сам с тебя снимать буду? Задница голая, оголяй и плечики!

Девушка как-то неловко наклонилась, опуская на пол пучок прутьев, взялась руками за краешки майки и Лев Василич вдруг услышал свой голос все с теми же интонациями:

— Ты розгами-то не кидайся! Подыми, зажми помеж ляжек! Плотней! Вот теперь заголяйся, как положено!

Потом все прошло как в стоп-кадрах какого-то фильма: девушка покорно подняла прутья, зажала их своими аккуратными, стройными ножками. Концы прутьев нелепо и стыдно торчали между половинок голого зада, она повела бедрами, поднимая руки к майке. Потянула ее, снова повела бедрами и вдруг с коротким, нутряным стоном буквально упала на колени, рассыпая по полу не коснувшиеся ее тела прутья. Мелькнули ладони, плотно сжатые между ног, резким изгибом сыграла тонкая спина и хриплый, долгий стон с нервным движением пальцев…

Последний стоп-кадр этой хроники — ладони, прижатые к лицу и сдавленный плач. И слова, туго пробивающееся сквозь пальцы и дрожащие губы:

— Простите… так стыдно… не смогла…

А дальше уже кинолента неспешно пошла снова — одеяло, наброшенное на плечи, Даша, завернувшаяся у стола, рюмочка обещанной наливки и красные от слез глаза, упрямо прилипшие к полу.

— Ну, все… все… не надо… не стыдись, девонька. Я же все понимаю я хоть и старый, но не тупой…

Снова короткий, но уже затихающий всхлип и несмелая, какая-то детская улыбка:

— Я сейчас… сейчас снова… Меня так здорово еще ни разу не готовили… и мужчина… и мы пойдем меня пороть… ладно?

Они еще не терлись мордочками, эти две почти незнакомые кошки. Но когда маленькая ткнулась в бок, старшая сделала вид, что продолжает дрыхнуть — ну тыкайся, места что ли жалко…

Они еще не могли говорить про такие таинственные «что», почему», «зачем» и «как», но Лев Василич опять уловил момент — как раз тогда, когда Даша в неспешном разговоре «ни о чем», все так же кутаясь в одеяло, глянула на лежавшие у стола прутья.

Вытащил сигареты, помял одну, обронил мельком «в доме курить не приучен» и сказал:

— Пока курю, успеешь почки посрывать. А то и впрямь не дело — лишнего кожу портить. Да, и еще одно… — Это уже от дверей, в ответ на согласный и чуточку поспешный Дашин кивок: — Трусики-то надень… Я сам скажу, когда оголяться.

И вышел, не смущая разглядыванием ее реакции.

Подвинулась поудобнее кошка, чувствуя на боку теплую мордочку новенькой…

Вернулся, одобрительно хмыкнул, оглядев послушно стоявшую у стола девушку: одеяло аккуратным квадратом на кровати, трусики туго на тугих бедрах, пучок прутьев на протянутых вперед ладонях.

— Вот и умничка. Вправду — умеешь!

Подошел ближе, взял протянутые розги, тяжелым взмахом взвесил пук в руке, искоса глянул, как сдержанно ответили на звук шипящих прутьев ее бедра. Она смотрела не на него — на прутья, на его руки, нервно покусывая нижнюю губу. Торчком вспухли темные соски, туго втянулся, врезался в тело скромный треугольник тонких трусиков.

Подождал еще с пол-минуточки, неспешно помахивая прутьями, то выравнивая концы, то снова взвешивая в руке — пока ее дыхание не стало сбиваться на прерывистый ритм и лишь тогда кивнул головой на двери:

— Ну, пора и ответ держать. Проходи, девочка.

Она вскинула руки, отвела с плеч назад густые темно-русые волосы и, сцепив пальцы на затылке, прошла вперед. Он подивился такому движению рук, потом сам себе кивнул головой — не прикрывается, в стыд не играет, но тюремную девку не играет — причем так привычно руки на голове, что…

А что «что»? Ей-то куда привычнее — у одной только Антонины почитай сколько была… И ведь не спросишь, где еще была, как и с кем! а может, и спросишь? Может, и спросишь, но все одно не сейчас…

Подобрала лапы старая кошка, словно обнимая новенькую. Та почти уже было мурлыкнула, но просто подалась ближе к теплому боку, благодарно свернувшись охотным клубочком.

— Ложись.

Она словно в раздумье замерла у длинной, добротной скамьи, давно холодевшей посреди веранды.

Чуть хрипнул грудной голос:

— В… трусиках … ложиться?

— Еще пять за вопросы. Ложись, негодница!

Чуть свела лопатки, еще помедлила, потом оперлась руками о лавку, гибко протянулась на ней и зябко поежилась — от плеч к ногам пробежали мурашки, сдержала дыхание, привыкая к холоду стылого дерева. Лев Василич положил розги на табуретку, аккуратно спеленал кисти тонких рук. Плотно, но не больно стянул узел, выровнял руки девушки и словно между делом спросил:

— Два раз по пять — это моя добавка. А чему добавлять? Сколько до меня нагрешила, девица-красавица?

— Семьдесят, — глухо, не поднимая лица, уткнувшегося между рук, ответила Даша.

— Лев Василич аж присвистнул:

— Семьдесят прутов… это… Хм, да, ну, тебе видней, коль наказана. Со всеми моими как раз сто.

Она вскинула было голову, но замерла в настороженном движении, прошептала вопрос:

— А почему еще… добавили?

— А сама знаешь. Розгой сечь, это тебе не сласти помеж ног ловить. Что, не так?