Ленин – Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

Петроград, политический авангард всей страны, не то чтобы выступил за большевиков, но отнесся к ним серьезно. В целом по городу они получили 45,2% всех голосов, а в Петроградском гарнизоне – 75%, плюс к тому какое-то количество голосов набрали левые эсеры. Кадеты получили 26,3%, эсеры – 16,2%, а меньшевики – 5%. Как видим, в столице силы были примерно равны. Но в целом по стране, как и следовало ожидать, победили эсеры, считавшиеся «крестьянской партией» – значительная часть избирателей еще не знала, что новая власть уже дала землю, а те, которые знали, воспринимали это как победу эсеров, поскольку восторжествовала именно их программа, о чем они наверняка все время кричали.

Из 767 избранных депутатов 347 мест (40,4%) получила партия социалистов-революционеров, 180 мест (24%) – большевики, 4,7% кадеты, 2,6% – меньшевики. Среди региональных партий крупнейшей фракцией (81 депутат) были украинские эсеры. Вместе с прочими социалистическими и либеральными партиями эсеры имели в Учредительном Собрании 62% голосов. Конечно, далеко не все делегаты успеют, да и соизволят прибыть в Петроград – но большинства Ленину не видать ни при каком раскладе.

... Если смотреть на все с позиций демократической теории, то смысл спора об Учредительном Собрании вообще непонятен. Невооруженным глазом не разглядеть, чем отличалась эсеровская программа от большевистской – там говорилось практически одно и то же. Существенные разногласия были лишь в одном пункте: эсеры считали Учредительное Собрание высшей властью, которая должна определить дальнейшую форму правления, а большевики требовали, чтобы Учредительное Собрание признало и дало статус законной власти уже сложившейся советской системе и, соответственно, Совнаркому. Не все ли равно, какое именно правительство будет реализовывать одну и ту же программу?

Но если взглянуть на ситуацию с точки зрения управленческой практики, то сразу же видно, что это позиции антагонистические. У нас вообще очень не любят признавать по отношению к истории то, что в сегодняшней России знает каждый бомж: дело не в программах, дело в политической воле и в исполнительном механизме.

Возьмем все тот же вопрос о мире. Эсеры в январе, как и большевики в октябре, хотели созвать мирную конференцию. После «декрета о мире» это уже пытались сделать Советы – их предложение попросту не услышали. «Это потому, – говорили эсеры, – что Советы не являются законной властью. А вот если это сделает настоящая власть, избранная Учредительным Собранием, то к ней не смогут не прислушаться». А если не прислушаются – что тогда?

А вот тут-то и начинается самое интересное. Не получив ответа на свои мирные предложения, большевики мгновенно начали сепаратные переговоры с Германией. А как поступило бы «законное правительство»? Девять из десяти, что оно продолжало бы тупо призывать к мирной конференции, в промежутках между обращениями воздевая руки по поводу непонимания Европы. И тянулась бы эта резина до тех пор, пока события не закончились бы естественным образом: либо прямым военным поражением России, либо ее типа победой, после которой она осталась бы с чудовищными долгами и перспективой колонизации, прямой или экономической – как сложится. Один из десяти, что правительство все же пришло бы к идее сепаратного мира, который был бы торпедирован на уровне исполнительной власти. Купить народное представительство невозможно технически, правительство – уже легче, а купить конкретных исполнителей – совсем просто. Мы еще коснемся роли Троцкого в срыве сепаратных переговоров. Можно ли утверждать, что он действовал бескорыстно?[218]

И так в любой области бытия. Если бы большевики честно придерживались демократических механизмов, то итогом работы Учредительного Собрания неизбежно стало бы избрание очередного коалиционного правительства. По сути, в любом составе оно получилось бы реинкарнацией «временных» – бесконечные дискуссии о каждой мелочи плюс полное бессилие во всем, что касается принятия решений, не говоря уже о конкретных действиях. А поскольку туда гарантированно не вошли бы ни Ленин, ни Троцкий, да и вообще никто левее Каменева – сила-то на правых скамьях! – то и большевистская часть правительства получилась бы не лучше социалистической. Нет, они все были бы полны самых лучших намерений и говорили самые красивые слова, вот только ничего не смогли бы сделать. В конце концов они бы подали в отставку и ушли с чувством сбереженной политической девственности...

Россию жалко!

Ленину не было жалко Россию – похоже, он вообще ее не любил. Не в этом дело. Важно другое: большевики и страна находились в одной лодке. Спасением для страны были немедленный мир и крепкая власть. Переговоры о мире к тому времени уже шли, а дееспособная власть могла осуществиться в одном из двух вариантов: либо Совнарком, либо колониальная администрация. Если кто считает, что второе лучше – могу порекомендовать... ничего я не могу порекомендовать – это не лечится!

Большевики всерьез намеревались осчастливить мир глобальной революцией. Россия была им нужна как стартовая площадка, не более того – но стартовая площадка была им нужна. Да и о политической репутации приходилось думать – от нее зависела поддержка населения, как нашего, на которое они опирались, так и заграничного, от которого зависело осуществление их великих планов. И теперь они лихорадочно размышляли: как выйти из создавшегося положения с наименьшим ущербом?

Мнения были разные. 8 ноября на заседании Петроградского комитета член ВЦИК Володарский заявил, что если не удастся получить большинство на выборах, то понадобится третья революция. Учитывая возраст и биографию – 26 лет, сторонник и поклонник Троцкого, сотрудник «левого коммуниста» Бухарина по издававшейся в Нью-Йорке газете «Новый мир» и сам «левый коммунист» – чего еще было от него ожидать? Заявление Володарского, просочившись в прессу, вызвало бурю возмущения – но не стоит выдавать его за мнение всей партии, в ней были люди и похитрее.

На самом деле возможность «третьей революции» проблематична – вовсе не факт, что трудящиеся поддержали бы такое выступление. Им уже начало надоедать жить в интересные времена. До сих пор преимущество большевиков было в сочетании изворотливости и крепких нервов – они умели убедительно объяснить любые свои действия и никогда не страдали нервными срывами. Сейчас тоже требовалось выкрутиться, не выходя за рамки нормальной политической борьбы.

Начали с мелочей. В ночь на 29 ноября Совнарком принял декрет об объявлении кадетов партией врагов народа – учитывая, что не было такой контрреволюционной авантюры, в которую бы те не ввязались, давно уже следовало это сделать. ВЦИК декрет утвердил: большевики выступили «за», левые эсеры «против», поскольку считали, что к политическим оппонентам нельзя применять насилие. Как увязать эту позицию с мятежом, который они устроили полгода спустя – неведомо. По- видимому, в них тоже имелось что-то готтентотское.

Строго говоря, роль, которую сыграли эсеры в вооруженном восстании 29 октября, давала основания запретить и их тоже – но этого Совнарком пока что не мог себе позволить, он был слишком слабой властью. Запрет партии эсеров мог привести к чему угодно – от раскола социальной базы Советской власти до вооруженного восстания. Надо было устроить так, чтобы они выступили первыми – учитывая славное прошлое этой партии, можно не сомневаться, что ожидание будет кратким. Имелся и еще один плюс в том, чтобы оставить эсеров в покое – до начала Учредительного Собрания их партия будет занята подготовкой к политическим боям и оставит попытки свергнуть власть Совнаркома вооруженным путем. И то хлеб...

Предчувствуя поражение на Учредительном Собрании, большевики действовали по нескольким направлениям. Всячески поощряли отзыв делегатов, выступавших против Советской власти. Пользуясь возможностями Совнаркома, пресекали агитацию политических противников, затрудняли работу их фракций, даже арестовывали наиболее влиятельных политиков.

Также они всячески старались оттянуть дату начала Собрания. Естественно, к 28 ноября прибыло так мало делегатов, что об открытии его вовремя даже и речи быть не могло. Совнарком издал постановление, согласно которому Учредительное Собрание откроется только тогда, когда в Петроград прибудет не менее 400 делегатов – исходя из того, что это составляет немногим больше половины (если точно, то 52%) их полного числа, то есть, минимальный кворум. Поэтому большевики до самого последнего дня не могли позволить себе даже устроить совещание всей своей фракции – они тормозили прибытие своих представителей в Петроград, чтобы не переступить заветную черту в 400 человек[219].

Но все это были булавочные уколы.