bratia - Gradinarov

– Ни я, ни форейтор не смогли сдержать коней. Направо был свороток, а слева – круча, внизу Енисей.

Авдотья Васильевна зажгла поминальные свечи и поставила в красном углу перед образами.

Сначала сидели и молчали, больше ни о чем не спрашивали у Акима. Лишь Иннокентий трогал за руку батрака и спрашивал:

– Дядя Аким! А где же мама?

Убийца сидел за столом и не знал, что ответить малышу, а рядом плакал все понявший Сашка.

Плакали все, кроме Петра Михайловича и Кеши. Первый так и не мог поверить, что нет родных, а второй – просто не понимал значение слова «смерть». Отец Даниил не плакал, а рыдал. Ему до боли было жаль свою кровинушку Екатерину и зятя. Но еще больше – двух оставшихся внуков-сирот. Он с недоверием отнесся к рассказу Акима.

– А почему, дурья твоя башка, не взял с собою кучера? Ты пятнадцать лет вожжи в руках не держал, а заказал шестерик, когда можно было и на тройке доехать!

– Торопились! Думали, вдруг сестру живой не застанем! – врал Аким.

– А где деньги, которые Киприян брал в дорогу? – опять спросил священник.

– Откуда я знаю, сколько он их брал и куда прятал? – вытаращил Аким глаза. – Там вдребезги разлетелась кибитка, разметало куски по косогору, кое-что улетело прямо в Енисей. Вы думаете, я их забрал?

– А где часы Киприяна с золотой цепочкой?

– Вам легко меня обвинять, а такое горе самому пережить да людей похоронить – не каждому под силу.

Сашка сидел и понимал: дотошный дед пытается выяснить, кто же виноват в гибели отца и матери, и не получает ясных ответов. Он следил за плутоватыми глазами Акима, и уже детским умом прозревал: батрак увиливает от ответов или попросту врет.

Петр Михайлович сидел за столом и молчал, поглядывая то на Акима, то на свою жену Когда собравшиеся наплакались, помянули добрым словом убиенных, он сказал:

– О мальчишках не беспокойтесь! Они будут жить в своей половине, а все остальное – я возьму на себя!

– Нет, дядя Петя! Мы будем жить отдельно! – весомо произнес Сашка. – Тебя же мой тятя поставил на ноги. Так и я поставлю Кешу.

– Сашок, угомонись! Теперь я здесь хозяин! И буду отвечать за хозяйство отца и за вас двоих, пока не вырастете.

– С вами мы жить не собираемся. И к деду я не пойду. Наша половина дома так и остается за мной и Кешей! – твердил неугомонный племянник.

У Петра Михайловича от злости заходили желваки. Ему хотелось съездить племяша за его напористую мальчишечью самоуверенность. Но он сдержался и лишь погрозил пальцем.

– Помолчи, сосунок! Тут взрослые бают!

Отец Даниил перекрестился и достал из-под сутаны свиток бумаг, скрепленных печатью Киприяна Михайловича Сотникова. Вскрыл сургучную печать. Надел очки и начал медленно читать:

– Завещание купца Енисейской временной второй гильдии Киприяна Михайловича Сотникова на случай моей внезапной смерти от 20 мая 1871 года.

Отец Даниил снял очки:

– Это он писал накануне своего пятидесятилетия.

Киприян Михайлович завещал брату Петру половину движимого и недвижимого имущества, а остальное – Екатерине и двум сыновьям, Александру и Иннокентию. В его складочном магазине стояли два сундука с подарками для сыновей. Завещание заверил губернский нотариус.

– Петр Михайлович и Александр Киприянович, делите все пополам, делите все по совести, как завещал Киприян. А коль Александр пока несовершеннолетний, то его отец просил стать опекуном своих детей Юрлова Степана Петровича. Позовите завтра опекуна и начинайте дележ, – посоветовал отец Даниил. – А ты, Сашок, успокойся. Делай, как завещал отец. А с дядей Петей меньше ссорься. Вам долго придется жить под одной крышей.

– Пусть не лезут к нам с Кешей – и ссор не будет! – пообещал Сашка.

И остались дети сиротами. Вроде и родня кругом, а недосуг к детям заглянуть, в чем-нибудь помочь, посоветовать, а то и просто приголубить. Знают, дети живут в достатке. Александр по-прежнему занимается с псаломщиком уже по программе мужской гимназии, а Иннокентий у Стратоника Игнатьевича берет уроки по программе церковноприходской школы. Александр наставляет младшего, помогает решать арифметические задачи и заставляет читать детские книжки. Сам же увлекся историей России, прочитал все книги из библиотеки учителя и ходит к ссыльным полякам, где берет брошюры английских экономистов. Каждое утро поднимает пудовые гири, колет дрова, приседает с Иннокентием на плечах. Тягался на руках с Акимом. Как ни силился батрак удержать руку, Александр положил ее трижды. Не устояли перед его силой и поляки. Он легко расправился и со Збигневом, и с Сигизмундом. Лишь со шкипером Гаврилой – ничья. По силе оказались равными.

– Ну, ты, Сашок, крепкий орешек! Тебе пятнадцать, а ты всех мужиков положил! Я не шучу! Занимайся гирями и к двадцати годам будешь подковы гнуть! – советовал Гаврила. – Я когда на большом пароходе ходил, то не имел равных по рукам на судне. А в кабаке, на спор, укладывал руки и английских, и французских, и немецких бугаев! Много вина выигрывал! Ты сейчас уже не слабее их!

Имущество разделили, записали в шнуровые книги и поставили внизу три подписи: Петр Михайлович Сотников, Александр Киприянович Сотников и Степан Петрович Юрлов. Как только дядя получил все что хотел, жизнь детей пошла наперекосяк. Особенно у Александра! Два человека со схожими характерами тягались друг с другом упрямством, самолюбием, жестокостью и силой. Дядя не жалел племянника, племянник ни в чем не уступал дяде. И тот и другой в доме хотели быть первыми, ни от кого не зависимыми: ни в делах, ни в суждениях. Петр Михайлович накопил, будучи при Киприяне на вторых ролях, столько своего «я», что оно наконец вырвалось наружу и крушило на пути все, что не совпадало с его взглядами или с кем он не сходился во мнении! А молодой ум Александра, впитавший науку и похвалу Стратоника, успел себя оценить и поставить главной задачей создание собственного «я»: умом, силой и норовом. В спорах с Александром, когда у дяди Петра не хватало доводов, он вытаскивал плеть из-за голенища и оставлял синие полосы на спине племянника. Племянник терпел, никогда не просил у дяди прощения и поступал так, как считал нужным. Он потом уходил в свою комнату, где плакал не от боли, а от уязвленного самолюбия. Однажды он решил больше никогда не позволять дяде размахивать плеткой.

Как-то Петр Михайлович по привычке решил поизмываться над Сашкой за то, что тот не помог Акиму истопить баню.

– Я готовил с Кешей уроки, а баню топить – дело батрака! – спокойно ответил он.

– Он-то батрак, а ты кто здесь? Хозяин? – спросил Петр Михайлович племянника. – Хозяин здесь один – я, а ты – такой же батрак, как Аким!

И вытащил из-за голенища плетку. Но не успел Петр Михайлович взмахнуть, как Александр вырвал ее и, не размахиваясь, опоясал дядю по спине. Тот только ойкнул от боли. Александр кинулся к стене, где висела шашка, выхватил из ножен и пошел на дядю. Петр Михайлович, белый как стена, медленно пятился, в надежде хоть чем-то защититься от удара. Он дрожал от страха, видя разъяренное лицо с занесенной над головой шашкой. Петр ухватил стул за ножки и вытянул перед собой. Молнией блеснуло лезвие – и разрубленная до сиденья спинка стула развалилась. Петр Михайлович кинул под ноги племяннику обломки и осенил его крестом:

– Ты что делаешь, дьявол! На родного дядю с шашкой бросаешься! Я тебя со свету сживу, что поднял на меня руку!

– Ах! Ты так и не понял! Я больше не потерплю твоих издевательств! Меня отец родной ни разу не бил! Тогда получай! – и он занес шашку над головой беззащитного дяди.

В комнату влетела Авдотья Васильевна. Она упала на колени:

– Образумься, сынок! Прости дядю Петю!

Сашка стоял, будто и не слышал. Тугие желваки ходили по лицу. А рука с шашкой так и зависла в воздухе.

– Еще раз взмахнет плетью – я его порешу! Вот этим! – и он бросил шашку острием вниз. Та воткнулась в пол. Эфес веером покачивался перед забившимся в угол Петром.

– Понял, дядя Петя, что я сильнее тебя и не позволю править бал в доме!

– Сильнее, но не мудрее! – дрожащими губами выдавил Петр.

– Скоро и мудрость придет! А про гибель отца – я докопаюсь до правды! Кони в пропасть сами не кидаются, если за вожжу не дернешь! – пристально смотрел в глаза Александр. – А батрака Акима не распускайте! Разъелся он, как экономка, еще и в дела хозяйские лезет. Я все сказал!

Развернулся и ушел.

Петр Михайлович выдернул из пола шашку, вжикнул ею воздух.

– Ну и силища! – посмотрел на Авдотью Васильевну. – Спинку стула рассек не за здорово живешь, а стулья-то дубовые! Его теперь не сломишь! Норов крепче моего. Будем свой дом строить. Доступ к деньгам у нас есть. Печать Киприяна у меня в кармане. С банками смогу работать. У Акима и вправду хамства поприбавилось. Ходит по дому, как дворецкий. Ливреи не хватает. Давно, видно, не был бит. А с Александром придется вести дела как с равным, хотя он еще младен.