Паломничество жонглера - Владимир Аренев

Они правы, по-своему правы: у них есть право обвинять его в этом. У Тойры же — в противовес их праву — есть знание о том, что было с ним раньше, и о том, что ждет его в будущем. И поэтому, обремененный знанием, он хочет если и не покоя, то хотя бы видимости покоя — и видимости обычной семейной жизни.

Вдовая знахарка Аньель подходила для этого идеально: она была по-своему одинока (как и он) и как и он — мудра; она не станет сожалеть о том, что однажды Тойра уйдет и уже не вернется к ней.

Этим утром, когда он отправлялся в сэхлию за мальчиком, она так и сказала: «Время вышло, да? Я была нужна тебе, чтобы воспитать паренька. А теперь ты заберешь его с собой и используешь для своих целей, как и меня».

Она не упрекала, она… это похоже было на то, как человек сам себя хлещет по щекам — чтобы опомниться.

«Эти месяцы, что я проводил здесь…»

Аньель с силой оттолкнула его: «Поспеши-ка в город. Мальчишка уже небось заждался, исстрадался. Думаешь, не знаю, что с ними делают в последний год — и что делали все эти годы?»

Тойра был уверен, что обо всём не догадывается даже она. Но про особые добавки в пищу, благодаря которым половое созревание махитисов сперва притормаживалось, а потом ускорялось, она, конечно, знала. И о том, зачем это делается, — тоже.

Потому и…

Хотя не только потому.

«Езжай, — сказала Строптивица. — Между прочим, эти травы, которые они подкладывают детишкам в похлебку, собирала я. Езжай».

«Я съезжу с ним в Веселые Кварталы. Мальчику нужно…»

«Нет. Так — нет».

«Почему я позволяю тебе…»

«Это я позволяю тебе жить здесь и поступать так, как ты поступаешь, — отрезала Аньель. — Учти, я не жена тебе, у тебя надо мной власти нет… — вымолвила и осеклась будто споткнулась о камень, что незаметно лежал в траве. Или на ржавый гвоздь наступила: сильно, до крови. — И никто здесь, — сказала, повышая голос, — ничем не жертвует, никаких долгов или там обязательств. Каждый поступает так, как ему в голову взбредет. Мне взбрело (кто б объяснил почему?!) помочь тебе сделать из мальчишки хорошего чародея и хорошего человека. Даже наоборот: в первую голову — человека. И не тебе за меня решать, Бродяга. — (Так она звала его.) — Он — твое орудие, не я. Езжай».

«Он не орудие. Когда придет время, я всё ему расскажу.

И ты не обязана… »

«Езжай, язви тебя Немигающая! Будь наконец мужиком, признай свою ответственность за то, что делаешь, и езжай за мальчишкой!»

Вот — съездил; теперь возвращается.

— Как там дома, как Аньель и Омитта? — спросил Найдёныш, чтобы только не молчать,

— Аньель мудрит с травами, — почти безразличным тоном сообщил Тойра. — Квас какой-то приготовила с новым вкусом. Кисловат немного, а так вполне.

Квас и в самом деле оказался кисловат. А еще после него плохо спалось (или причина была в другом? — наверняка в другом, понимает теперь Фриний) — тихонько, чтобы никого не разбудить, Найдёныш поднялся и вошел в дом. Как обычно, все они легли в саду, и ему не хотелось тревожить остальных — а хотелось, хотелось…

Скрипнула дверь.

— А я… — Слова застряли в пересохшем горле.

Она стояла в проеме, похожая на мраморную статую. Но у статуй не бывает таких мягких влажных губ, и ресниц, которые дразнящими касаниями осенней паутинки скользят по твоей коже — и руки, и тихое «Я сама, не спеши», и нежность во взгляде, и печаль, и — Сатьякал всемилостивый!.. — неужели?.. — «услышат…» — «пусть слышат»

«Ты мне снилась; но наяву ты…» тоненький палец на твоих губах, ее язык, ее тепло, ее…

Тем летом Найдёныш так и не узнал, что на следующий день Аньель, улучив момент, когда мужчин не было дома, усадила дочь за стол и долго, по душам с ней разговаривала. О щепотке сонного зелья, которое та подсыпала Строптивице вечером в особый квас. И еще… о многом.

А Тойра — узнал, но внешне никак не отреагировал. Очередной долг на его счету. Сколько бы их ни было, рано или поздно придется платить — и он заплатит, сполна.

Потом.

Когда-нибудь потом.

Из летописной книги Хайвуррской эрхастрии: «В день Подводного Вылупления месяца Стрекозы 689 года от Первого Нисхождения махитис по имени Найдёныш надел ступениатский браслет…»

В главной храмовне замка К'Рапас было тихо, пусто и темно. Как-никак только рассвело, прислуга еще глаза протирает, не говоря уже о знатных господах, кои небось сладко почивают на мягких кроватях.

«Одному мне не спится», — мрачно подытожил Гвоздь.

Ему действительно не спалось, сперва благодаря энергичной и изобретательной Талиссе, теперь…

Мысли замучили — те, которые возникли еще во время последней беседы с господином Туллэком. Гвоздь никогда не считал себя человеком верующим, полагая, что если вдруг Сатьякалу непременно захочется наказать именно его, зверобоги всегда отыщут, за что. Гвоздь поминал их в своих проклятиях, но больше по привычке, для крепкого словца.

И никогда не думал, что в самом деле может представлять для Сатьякала какой-нибудь интерес. «А должен бы догадаться. Еще в Трех Соснах следовало перестать хлопать ушами и пораскинуть скудным жонглерским умишком!»

Гвоздь опускается на колени перед идолом Акулы Неустанной и склоняет голову. Акула вырезана из дерева, но над нею поработал мастер, так что выглядит идол как живой. Из приоткрытой для приношений зубастой пасти на Гвоздя веет тепловатым ветерком. Как будто Неустанная в самом деле наблюдает за ним и готова выслушать его молитву.

Вот только молитвы никакой не будет.

— Просто оставьте меня в покое, — шепчет Гвоздь. — Возьмите и забудьте о моем существовании. А я напишу парочку-другую священных гимнов… или, если вам нужны именно жертвы, тогда баш на баш: я позабуду несколько самых удачных своих песен. Только оставьте меня в покое…

За его спиной вдруг кто-то появился — было слышно, как клацают по мраморным плиткам храмовни… копыта? или коготки на суставчатых лапках?

— Вы верите, что так уж важны для Сатьякала? — Тихий, с металлическими нотками голос. — Неужели в самом деле верите?

— Нет, конечно, господин Шкиратль, — поднялся с колен Кайнор. — Это я на досуге новый фарс репетирую. Очень любезно с вашей стороны, что заглянули на огонек и посмотрели-послушали. Как оно, не слишком убого выглядит?

— Убедительно. — Воспитанник маркиза не улыбался. — Но вчера вечером вы, кажется, были искреннее. Хотя, — добавил он, разумея вчерашнее выступление, — тема благодатная, многими любимая — кто же их не любит, захребетников…

— Я. На дух их не переношу, господин Шкиратль. — Гвоздь выговорил это спокойно, вроде как о погоде сообщил, но глядел при этом прямо в глаза Кукушонку. — На дух не переношу захребетников.