ФАНТАСТИКА. 1966. Выпуск 1 - Д. Биленкин

Что-то он погрустнел. Хмель, видимо, проходит.

— Да… Пожалуй, ты прав. Все правильно решил. Ну, не будем горевать! Выпить бы сейчас! Бездарность ты все-таки, что не держишь запаса. (Все равно не дам. Но — охота дать. Нет.)

— Ты как, придумал уже, что будешь делать на том свете? Судя по твоему условию, тебе придется мерзнуть не менее двадцати — тридцати лет.

— Почему ты так думаешь?

— Потому, что для полной победы над лейкозом нужно расшифровать структуру клеточного деления. В деталях, на атомном или еще ниже уровне. Какой смысл тебе просыпаться раньше времени?

(“Циник ты”. Или опять притворяется? Одно время промелькнула грусть.)

— Смысла нет. Где двадцать, там и пятьдесят. А с другой стороны, я бы еще живых современников застал. Учеников, например.

— Сомнительное удовольствие. Все равно они умнее тебя будут. Машины всякие создадут. “Умножители умственных способностей”. И вообще — задумывался ты над этой проблемой: что делать, когда проснешься?

— Ты сегодня как нанялся меня дразнить. Да! Задумывался! Не в восторге. Одиноко будет, неуютно. Но я и теперь не избалован обществом и вниманием. Может быть, люди будущего будут снисходительнее? Как полагаешь — идет к идеалу или нет?

— Вопрос трудный. Но все-таки идет. Отец рассказывал, что в его время были много грубее: жен били, матерные слова писали на стенах.

— Ну, это еще и мы с тобой застали. Помнишь, ехали с Дальнего Востока после войны? Ходили специально читать на вокзалы в уборные? “Народный эпос” — ты называл.

— Хорошее время было, Ванька. А? Мечты: мир, люди хорошие, наука. А кончилось для меня коньяком. Ты еще имеешь шансы прогреметь этой штукой.

— А ты что, жалеешь, что не прогремел?

— Знаешь, как-то странно: по инерции честолюбивые мысли всплывают. Потом спохватишься, одернешь себя: “Дурак, зачем тебе это?” Все поставишь на свое место и снова живешь спокойно. Нет, я не честолюбив.

— Так я надеюсь, что, когда проснусь, люди будут лучше и приютят меня, пригреют. Я не думаю, чтобы к тому времени все стали гениальными, а я один буду дурак. Я же не рассчитывал на большой срок. Биология меняется медленно.

— Между прочим, “когда” — это уже будет зависеть не от тебя.

— А что им тянуть дольше необходимого? Ученым всегда будет интересно разбудить. Посмотреть, что получилось из опыта.

Помолчал.

— Хватит, потрепались. Сомнительный юмор. Пойду я домой. Завтра опять на кафедру, студенты, лицезрение коллег. Потом библиотека или забегаловка. Тоска. Плохо ты меня угостил. Пошел.

Встал. Не задерживаю. Уже поздно, я устал. Умные разговоры надоели за целый-то день. И все у меня опять заболело после этой беседы. Каждый орган чувствую.

— До свидания. Ты все-таки не сильно нажимай на работу. Торопиться ведь нет смысла.

— Да, да. Буду стараться. Еще массу дел нужно сделать.

Ушел. Шаги по лестнице тяжелые, как у пьяного. Но он протрезвел.

Спать.

А может быть, позвонить в институт? Телефон в коридоре, далеко, не услышат. А вдруг?

Набираю номер. Длинные гудки. Буду ждать до десяти.

Ty-y-y. Раз… Не подходят. Девять, десять. О!

— Это я говорю, профессор Прохоров. Кто говорит? Валя? Позовите Вадима или Юру.

Ответила: “Сейчас”.

— Добрый вечер, Иван Николаевич. Не спрашивайте, как дела, не спрашивайте. Погибла собака.

Вот те на! Как же так? Где же планы, сборы? Дураки, хотела смерть перехитрить… Жалкие черви!

Пусть расскажет!

— Расскажи. И почему сами не позвонили?

— Не хотели вас расстраивать. Все равно помочь нельзя — завтра бы узнали. Погибла час назад. Показатели медленно ухудшались, но еще оставались приличными. Давление восемьдесят, пульс сто двадцать семь — последняя запись. Сознание ясное. Хотя насыщение венозной крови понизилось и увеличилась одышка. Потом внезапно короткие судороги и смерть. Остановка сердца. Все делали: массаж, дефибрилляцию, адреналин, пока зрачки не расширились. Минут тридцать. Безрезультатно.

— Ну, спасибо.

Повесил трубку. Не хочется разговаривать. Ничего к этому факту не добавишь.

И вообще — какая разница? На черта нужна эта суета?

Спать хочешь? Иди спи.

Лекарства? На… Давай люминал. Чтобы спалось.

Сделаю постель. Думать не хочется ни о чем.

Длинный какой день. И такой конец.

Не нужно думать. Зубы почистить. Таблетку.

Прохлада с балкона. Не смотреть. В постель, как в омут.

Фразер!

Глава четвертая

Сегодня мой последний полный день. Завтра в это время я уже буду в состоянии анабиоза. Я бы хотел отложить еще, но уже нельзя, так как состояние катастрофически ухудшается. Уже трудно ходить, процент гемоглобина снизился до тридцати пяти. Не буду перечислять симптомы и доказательства скорого конца — это никому не нужно. Все решено.

В последние два дня я перечитал свои записки. Сейчас все выглядит важным и смешным. Сначала я думал только об одном — высказаться, уменьшить душевную тяжесть. Но потом увлекся. Стиль записок претендует на литературу, и там есть искажения истины. Некоторые разговоры были разделены во времени. Значит, в подсознании была тщеславная мысль — прославиться. Что-нибудь вроде: “История героического подвига ученого”. Но суть — правда.

Довольно об этом. Времени мало. Отдам записки Любе, пусть хранит. (Нет, подумать: как крепко сидит в человеке тщеславие; я даже сейчас тихонько думаю: “Потом опубликуют”!). В общем там написана правда.

Я должен еще раз объяснить причины своего поступка.

(Опыт.) Откровенно и без всякой рисовки, чтобы потом не было кривотолков.

Устал болеть и боюсь страданий веред концом. Пережил три тяжелых обострения и больше я могу. Здесь же ничего не угрожает.

Это будет интересный опыт. Научный “интерес” очень прочно вошел в мою натуру. Конечно я не сравниваю себя с настоящими героями, ставившими на себе рискованные опыты, иногда кончавшиеся смертью. Я болен и обречен. Но интерес есть.

Мне любопытно проснуться и посмотреть, что будет в мире спустя несколько десятилетий.

Эксперимент может принести пользу для людей. Я не переоцениваю его значения, но кое-что даст.

Видимо, есть некоторый элемент тщеславия.

Редко поступок человека определяется одним мотивом.

Обычно их несколько, причем даже не все осознаются. Не знаю, в каком порядке нужно расположить перечисленные пункты. Наверное, важно также и то, что у меня мало личных связей на земле. Я люблю Любу, но в последнее время и от нее отошел. На всех теперь смотрю как бы со стороны, даже на себя. Видимо, если бы было очень жалко кого-нибудь покидать, то стал бы тянуть до конца.