Верь мне - Елена Тодорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Обязательно, – шепчу я.
Ничего больше сказать не могу, потому что в этот момент открывается дверь из операционных, и к нам выходит врач. Взрослый мужчина, но он смотрит на Георгиеву и выглядит при этом так, словно боится ее.
– Людмила Владимировна, – обращается к ней по имени-отчеству. И мы все замираем. Даже подскочившие на ноги парни. – Думаю, после сегодняшней ночи вы будете праздновать седьмое декабря как второй день рождения сына.
Шум от наших выдохов сливается в одну выразительную реакцию. После которой мы переглядываемся, начинаем смеяться и плакать от радости, восхвалять Бога и обниматься.
43
Она была единственным человеком,
без которого я не мог эту чертову жизнь жить.
© Александр Георгиев
Бойка как-то обмолвился, что, находясь в отключке, во время всех своих сердечных остановок, видел будущее до самых поздних седых лет. Мое тело болит невыносимо. Грудь, живот, спина… Голова – особенно люто. По физическим показателям эта боль – самая сильная из тех, что я когда-либо ощущал. Но, должно быть, со мной происходит что-то другое. Я чувствую биение своего сердца. Очень слабое, однако оно есть. И я вижу свою жизнь, только это не будущее. Кто-то крутит мне фильм с бездушной канцелярской отметкой «Георгиев Александр Игнатьевич» – от рождения и до сегодняшнего дня. И я никак не могу понять, чем же этот гребаный треш закончился.
Влажное синеватое человеческое существо поднимают высоко над головами находящегося в помещении медперсонала, оно морщится, открывает рот и прорезает застоявшуюся тишину неожиданно мощным для своих размеров криком. По одобрительным возгласам и улыбкам медиков догадываюсь, что это нормально.
– Крупный парень! Богатырем будет!
Эти кадры не вызывают у меня никаких особых эмоций, пока я не замечаю, как мальца передают измученной женщине. Точнее, пока я не узнаю в этой женщине свою мать. Она выглядит гораздо моложе, чем отложено в моей памяти сейчас, но это совершенно точно она.
В тот миг, когда я допираю, что синий комок у нее на груди – это я, мое сердцебиение учащается. А когда я вижу ее глаза, счастливую улыбку на изнуренном лице, под моими ребрами рождается сильнейшая дрожь.
– Добро пожаловать в мир, мой родной, любимый, прекрасный сын… Добро пожаловать… Добро пожаловать…
Мне становится трудно дышать. Я чувствую, как мои веки дергаются, но ни одна из множества попыток открыть глаза не увенчивается успехом.
Я слышу голоса врачей, их замечания относительно роста каких-то там показателей, решение увеличить дозу наркоза. Но едва догоняю, что так звучит моя нынешняя реальность, как снова проваливаюсь в глубины прошлого.
На скоростной перемотке, которую каким-то странным образом успевает обрабатывать мой мозг, я вижу свои первые шаги, а за ними – все свои падения и взлеты. Большая часть из них происходит при моей матери.
Она всегда рядом. Всегда страхует. Всегда защищает.
А вот когда боль причиняют ей, я оказываюсь беспомощным. Часами смотрю на то, как она плачет. Слышу, как отец, который, как я в том сопливом возрасте понимаю, полюбил другую женщину, оскорбляет ее.
Я испытываю глубокое потрясение. Сижу под лестницей, пока они кричат друг на друга. Тру глаза, чтобы не плакать. Я же не девчонка! Мама говорит, что я очень сильный. Но в груди все так нещадно дрожит, и горло подпирает ком. Я боюсь дышать. Задерживаю эту функцию. А потом… Хватаю кислород, словно выброшенная на берег рыба.
Разве это возможно? Разве может быть кто-то лучше моей мамы? Разве можно любить одного человека, а потом разлюбить и полюбить другого?
Моя голова раскалывается от вопросов. Впервые с чем-то подобным столкнулся. Мое представление о мире разрушено. Мой чертов мир разрушен.
Я растерян.
И я слишком слаб, чтобы защитить маму. Когда я, скопив в своем маленьком дрожащем теле ярость, бросаюсь на отца с кулаками, криками заставляя его заткнуться, никакого урона ему это не приносит. И мама это, очевидно, видит. Она забирает меня. Уведя в другую комнату, заставляет успокоиться.
– Зачем ты остановила меня? Я убью его!
Я так расстроен и зол. И мне очень-очень больно. Я впервые столкнулся с такой болью, когда все цело снаружи, но разрывает изнутри. Мое тело собрано и напряжено, но оно продолжает трястись.
– Я понимаю твои чувства, но так нельзя, сынок.
– А как он… Делать, как он, можно?!
Мама прикрывает глаза. Ненадолго. Уже через мгновение смотрит на меня своим обычным умиротворяющим взглядом.
– Ты хочешь поехать к дедушке?
Я не понимаю, почему она спрашивает об этом в столь неподходящий момент, но в моем сознании самовольно начинают крутиться воспоминания, как дед катает меня на лошади. Он не считает меня слабым! Позволяет садиться в седло самому.
У дедушки хорошо и спокойно. Но не стану ли я слабаком, если скажу сейчас, что хочу к нему?
– А как же ты? Я тебя тут не оставлю, – выпаливаю, со стыдом замечая, как при этом дрожит мой голос. В груди настоящая буря собирается. А я не знаю, как с ней справиться. – Мамочка… – бормочу и прерываюсь. Приходится резко сжать губы, чтобы остановить эту жалкую дрожь. Губы будто распухли и онемели. Они будто не мои. Мне трудно управлять своим телом. Но я все же собираю силы, чтобы выговорить: – Без тебя я никуда не поеду!
– Конечно же, нет. Я поеду с тобой. Я всегда буду с тобой.
После этих слов, когда мама обнимает, мне становится чуточку легче. Но мне так страшно быть слабым, что я, едва удается выровнять дыхание, отталкиваю ее. Смотрю со всей своей серьезностью. Теперь я точно должен быть сильным.
– Давай соберем твои вещи и игрушки, сын.
Мы уезжаем в тот же день. У деда мне легче дышать. Но не настолько, чтобы стать прежним. Тревога, которая поселилась внутри меня, не проходит. Стоит кому-то повысить голос, я начинаю дрожать. И это пугает меня.
Я ведь сильный! Я должен быть очень сильным!
Пусть они перестанут трогать меня! Я хочу сам… Все сам делать хочу. И решать сам! Почему я не могу решать сам? Я ведь лучше знаю, что мне надо.
Вторым ударом, повторно напополам разваливающим мой склеенный мир, становится желание мамы вернуться к отцу. Я думал, что мы ушли, и это навсегда. Он разочаровал меня! Я больше не хочу
