Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт

Первым на это обвинение должен был отвечать семидесятивосьмилетний маршал де Боно. Он предстал перед судом в военной форме при всех наградах, которые были им получены до и после марша на Рим. Поначалу он отказывался верить в существование какой-либо опасности для себя. Может быть, королю и Бадольо действительно следовало уехать на юг к Бриндизи, но сам он верно служил Муссолини больше двадцати лет и ему ничто не угрожает. Он с негодованием отверг советы друзей спрятаться или сбрить приметную бороду. Даже после своего ареста он надеялся, что все выяснится за несколько дней, и не воспользовался предоставленной ему возможностью скрыться, когда он заболел бронхитом и его под честное слово отпустили в собственное имение. Он приехал в Верону на собственном автомобиле и просил водителя подождать, не рассчитывая задержаться надолго. Однако что-то в самой атмосфере судебного помещения подсказывало ему, что он заблуждался. У него возникло свойственное старым людям предчувствие смерти. Неожиданно во время допроса он прервал процедуру словами: «Все это настолько несерьезно! Кто-то явно решил, что я должен умереть. Я стар, очень стар. Так что у меня вам ничего не украсть. Но, будьте любезны, поторопитесь». Он направился обратно к своей скамье, сопровождаемый сочувственным шепотом присутствовавших в зале, и сел; и хотя ему не разрешали удалиться, ни председатель трибунала, ни совет присяжных не способны были требовать, чтобы он вернулся.

Попытки трибунала установить существование преднамеренного «сговора» оказались не более успешными, когда перед ним предстал следующий обвиняемый — Карло Паречи. Паречи был министром сельского хозяйства и впервые участвовал в заседании Великого совета. Он был молод и неопытен, журналисты писали, что он, казалось, был «ошеломлен положением, в которое он попал», однако на все предположения о существовании заговора с целью низложить дуче и войти в соглашение с врагом он спокойно отвечал отказом. «Все ответственные итальянцы были против Муссолини, — закончил он смело, — и против войны. Но между членами Великого совета не было такого соглашения и заговора, о котором вы говорите, не существовало. Просто чаша терпения была переполнена, и Гранди добавил каплю, от которой полилось через край».

Следующим вызвали Чианетти. Он сказал, что очень быстро перестал поддерживать резолюцию Гранди и продолжал хранить верность дуче. Он не говорил ничего о существовании какого-либо заранее обдуманного заговора. Не говорил об этом и Готтарди, бывший президент фашистской конфедерации промышленных рабочих, который проголосовал за резолюцию Гранди только потому, что надеялся этим поспособствовать «освобождению дуче от тягостных обязанностей по руководству армией в создавшейся сложной ситуации». Допрос Маринелли, в течение многих лет являвшегося казначеем партии, также не привел к выявлению каких-либо доказательств в пользу существования заговора. Ему шестьдесят пять лет, и у него очень плохой слух, — сказал он, — настолько плохой, что он сумел расслышать только отрывки из речей на том собрании, из которых понял, что в резолюции не было ничего такого, что могло повредить дуче или фашизму, он даже склонен был думать, что резолюция была одобрена самим Муссолини. И, наконец, когда подошел черед Чиано, тот также не упомянул никаких действий, которые могли быть расценены как направленные на свержение фашизма и дуче. Чиано сказал, что «Гранди никогда не предполагал, и я сам никогда не воображал, что резолюция может привести к падению режима».

«Вы подписали резолюцию того знаменательного дня еще до того, как она была представлена на заседании», — настаивал адвокат.

«Да, за несколько часов. Но мне было известно — об этом мне сказал Гранди, — что Скорца передал копию текста дуче. Если кого-то собираются свергнуть путем предательства, обычно об этом не ставят заблаговременно в известность и не сообщают, какими способами собираются совершать переворот».

«Но почему Вы лично не информировали своего тестя? Это было бы естественно при существовавших между Вами отношениях».

«Даже и для меня Муссолини был недосягаем. В течение полугода я не имел возможности встретиться с ним с глазу на глаз».

В течение всего этого дня шел опрос обвиняемых, их допрашивали повторно, зачитывали показания; но ни разу обвинению не удалось обнаружить хотя бы какой-то след того заговора, существование которого оно должно было доказать. Однако на следующее утро, когда суд возобновил работу, на рассмотрение был представлен документ, из которого было видно, что действия обвиняемых были далеко не так простодушны, как они это представляли накануне. Зачитанный председательствующим, который тщательно расставил все акценты, этот документ оказался докладом генерала графа Уго Кавальеро, бывшего начальника генерального штаба. Кавальеро нашли мертвым на садовой скамейке рано утром 14 сентября, через несколько часов после ужина в ставке фельдмаршала Кессельринга во Фраскати. Рядом с ним на скамейке лежал пистолет; и хотя пулевые отверстия с левой стороны головы едва ли могли свидетельствовать о самоубийстве, подвергать сомнению утверждение немецкого посольства, согласно которому Кавальеро застрелился, не представлялось возможным. Он был арестован по приказу Бадольо в день заседания Великого совета, а до того смещен Муссолини, который назначил вместо него Амброзио. Ни одна из сторон ему не доверяла, и он знал, что если станет работать на одних, другие сочтут его предателем. Он каким-то неизвестным образом был связан с готовившимся против Муссолини заговором, и Кессельринг утверждал, что именно мысль о возможной встрече с Муссолини подтолкнула его к самоубийству. По словам председателя трибунала, написанный Кавальеро документ был обнаружен в кабинете Бадольо после переезда правительства в Бриндизи. Содержавшееся в нем подробное описание заговоров против дуче, начинавшееся ноябрем 1942 года, было именно тем, что требовалось обвинению. Его достоверность вызывала сомнения, в частности и потому, что его так поздно представили на рассмотрение, хотя, как потом выяснилось, по существу в нем было много правдивого. В нем говорилось, что генеральный штаб совместно с королем серьезно обсуждал вопрос о свержении Муссолини за девять месяцев до заседания Великого совета; Амброзио и Бадольо намеревались использовать Великий совет для реализации своих замыслов, чтобы придать происходящему конституционный характер.

Приняв документ Кавальеро в качестве свидетельства, члены трибунала почувствовали, что дело сделано. Остаток этого дня и весь следующий день ушли на слушание осторожных выступлений адвокатов обвиняемых, однако теперь, как возможно и с самого начала, результат не вызывал сомнений. В половине первого в понедельник председатель трибунала вошел в зал и объявил, что, за исключением Чианетти, осужденного к тридцати годам заключения, все обвиняемые были приговорены к смертной казни.