Последний солдат Третьего рейха - Ги Сайер

Я хотел рассказать ему о своем разочаровании, о том, что мне хочется отдохнуть, пусть хотя бы несколько дней. Но слова застряли в горле. Я ощутил привязанность к друзьям, которые совсем рядом. Я рассердился на самого себя, но ничего не мог поделать с этим глубоким чувством.

— Все в порядке, герр гауптман. Подожду до следующего отпуска.

Весрейдау встал. Лица его я не видел, но мне показалось, что он улыбается. Он положил руку мне на плечо:

— Я отведу тебя к друзьям. Знаю, что рядом с ними не нужна ни теплая постель, ни еда.

Я был потрясен. Капитан вышел первым, а я засеменил за ним.

— Люблю, чтобы друзья сражались рядом, — объяснил он. — Винер, Гальс, Ленсен и Линдберг прикрывают позицию. Вот они обрадуются, когда тебя увидят!

Когда высокая фигура Весрейдау появилась на фоне тумана, заспанные солдаты вскочили. Фельдфебели доложили обстановку.

Мы подошли к глубокому окопу. Там лежало три мешка, о бруствер облокотились два солдата. Я тут же узнал голос ветерана:

— Добро пожаловать к нам, господин капитан. Сегодня сможем спокойно поговорить.

Каким же знакомым показался мне его голос. Весрейдау сказал:

— Вот Сайер. Только что вернулся.

— Сайер! Да быть того не может! Я уж думал, он перебрался в Берлин.

— Просто соскучился, — объяснил я.

— Вот молодец, — отвечал ветеран. — Правильно поступил. Здесь у нас каждую ночь фейерверк, а в Берлине полное затемнение. Помню по последнему разу, когда там был, полтора года назад.

Разбуженный Гальс закричал:

— Что там за шум?!

— Просыпайся, — закричал Винер. — Тут господин капитан привел нашего старого друга Сайера. Гальс вскочил на ноги.

— Сайер! — произнес он. — Он что, с ума сошел? Надо же было возвращаться!

Весрейдау посчитал необходимым вмешаться:

— Если бы я лично не знал, как храбро вы ведете себя в бою, то мне пришлось бы записать вас в штрафной батальон, ефрейтор Гальс.

Сонливость с Гальса как рукой сняло.

— Простите, господин капитан. Просто я толком не проснулся.

— Невеселые же у вас сны, ефрейтор Гальс.

За него ответил ветеран:

— Позавчера Дон. Вчера Донец. Сегодня утром Днепр. Признайтесь, капитан, даже стаду слонов и то такое не понравится.

— Знаю, — ответил Весрейдау. — С тех пор как мы пришли в Россию, я не видел здесь ничего хорошего. Но если мы лишимся уверенности в победе, станет совсем плохо.

— Пока мы теряем земли и людей, господин капитан, и гораздо быстрее, чем уверенность в победе.

— Через Припять русским перейти не удастся, просто из-за географического положения. Поверьте.

— А если перейдут, куда нам тогда отступать? — задал глупый вопрос Линдберг.

— К Одеру, — произнес ветеран. По спине у всех прошел холодок.

— Избавь Господь, — произнес вполголоса капитан. — Я предпочел бы умереть, только не видеть такого.

Наверное, Весрейдау верил в Бога. Во всяком случае, тот услышал его молитвы.

Глава 12

Танки Красной Армии

С момента моего возвращения прошло десять дней. Мой приезд мы отпраздновали на славу. В избе без окон, в которой отдыхали, устроили настоящее пиршество. Правда, ни водки, ни бисквитов не было. Но на войне как на войне.

Излишек продовольствия, найденный в избе, оставили только для меня с друзьями. Пусть другие солдаты хоть помрут с голода. Мы грели ноги в больших тазах с теплой водой, или искали вшей, или же организовывали «вшивые бега». Но пустое времяпрепровождение вскоре надоело. Осточертело слушать тысячу раз одни и те же байки. Вскоре нас охватило безразличие, которое так характерно для солдат на фронте. Ничто нас не удивляло: все уже мы повидали.

Дней десять мы слонялись между окопом и избой, в которой отдыхали. Каждые двенадцать часов проходили по двадцать километров, отделявших аванпост от развалин деревни. Днем мы оглядывали пустое пространство, простиравшееся перед окопом. По ночам на расстоянии трех-четырех метров из-за тумана ничего не было видно. Мы еще по-настоящему не столкнулись с русскими, их наступление еще не набрало полную мощь.

Временами появлялись советские танки. Мы открывали огонь. Как-то они обстреляли наши замерзшие батареи. Когда было тихо, мы убивали время, глядя на снег, приставший к сапогам, которые за двенадцать часов караула становились твердыми как камень, а затем, когда возвращались в избу, снова размягчались. Разводить огонь было строго воспрещено: дым мог выдать расположение нашей позиции.

Часто нас навещал Весрейдау. Думаю, к нашему отряду он относился с особой теплотой. С ветераном он говорил на равных, как мужчина с мужчиной. А мы, молодежь, слушали их беседы, как мальчишки взрослых, но ничего положительного так и не узнали. Наши выдохшиеся войска оставили Киев, остававшийся центром боя. Мы пытались удержать Днепр, но от этого толку оказалось мало. Оба его берега теперь были в руках русских. В Недригайлове победа также была невозможна. Перед нашими солдатами стоял выбор: или плен, или смерть.

К счастью, мы должны были прикрывать лишь южное крыло фронта. Мы находились на участке, на котором гор было не больше, чем на бильярдном столе. Создать здесь мощную оборону затруднительно. На двенадцатый день после моего возвращения нас атаковали русские самолеты. Многие солдаты погибли. А вечером того же дня на горизонте показались немецкие части, изгнанные из Черкассов. Семь-восемь полков в лохмотьях, проголодавшиеся, обремененные ранеными, обрушились на нас, как саранча, и принялись уничтожать наши запасы. По их лицам можно было с легкостью прочитать, какой бой им пришлось вынести. Солдаты успели отступить от Херсона и западного берега Днепра. Как раз тогда, как нарочно, зима стала показывать, на что она способна: столбик термометра упал до минус двадцати.

В один из морозных вечеров враг добрался и до наших позиций. Шум танков мы услышали загодя. Как загнанное стадо, сидящие в окопах, закутанные в одеяла и тряпки солдаты вслушивались в тревожные звуки и застывшими глазами, которые слезились от мороза, смотрели в пустоту. Хотя никто ничего и не увидел, то один, то другой говорил:

— Вот они!

В нашем сознании пронеслись тысячи мыслей, тысячи воспоминаний: далекая родина, семья, друзья, отчаянная любовь. Мы перебирали варианты исхода боя: капитуляция, плен, побег… Побег… А может, лучше умереть и раз и навсегда покончить со всем? Но кто-то уже хватался за оружие и представлял, как героически будет оборонять позиции, отбросит русских и будет стоять насмерть. Но большинство смирилось со смертью. Однако именно это смирение и приводило к героическим подвигам. Трусы или пацифисты, с самого начала выступавшие против Гитлера, часто спасали и свои жизни, и жизни других, несмотря на отчаянный страх, оправданный тяжелейшим положением.