Суд - Ардаматский Василий Иванович

В этот день зашевелился Гонтарь: позвонили из следственного изолятора — просится грибастенький на допрос. Одна досада — до сих пор в Москву еще не доставлен из колонии главарь по тому делу с кражей часов Иван Нестеренко. Но ничего, можно будет, в случае чего, использовать его письмо…

День выдался солнечный, тихий. В высоком бледном небе самолеты медленно чертили мелом строгие линии. Такой день посредине зимы как бы хочет напомнить нам, что весна непременно придет. Куржиямский подумал об этом, возвращаясь после обеда в отдел, и вспомнил, что Лена просила его подать заявление на пионерлагерь для их сына. Вот это действительно весенняя примета, улыбнулся Куржиямский.

А в его кабинете, выходившем единственным окном во двор, было сумрачно, стекла были заморожены. Куржиямский раскрыл форточку прямо в высокое бледное небо и услышал музыку — жилец в доме напротив играл на рояле что-то печальное. Захотелось замереть, прислушаться к льющимся звукам, но в это время проскрипела дверь, и в кабинет втек Гонтарь, а за ним — конвойный.

— Всеволоду Кузьмичу добрый денечек, — Гонтарь разлапил свой ртище в улыбке от уха до уха. — Поговорить захотелось. Пора. Американцы говорят: время — деньги, а для меня время — это срок.

Форточка осталась открытой, и допрос начался под ту печальную музыку, отдаленно, неясно слышимую.

— Гляди, свадьба с музыкой, — глянув на форточку, усмехнулся Гонтарь.

Куржиямский захлопнул форточку:

— Еще, не ровен час, простудитесь тут у меня…

— Я, Всеволод Кузьмич, здоров как бык.

— А рак костей?

Так вылечили же! — радостно воскликнул Гонтарь, осклабив громадный рот.

— Собираетесь снова толкать эту сказку?

— Не торопитесь, надо поговорить… — Он сразу стал сумрачным.

Заполнив формальные графы протокола, Куржиямский спросил:

— Выработали тактику?

— Ничего не вырабатывал, — повел головой Гонтарь. — В себя должен был прийти. И вы же, Всеволод Кузьмич, знаете меня — со мной вам нетрудно, что за мной есть, то я на стол вам и выкладываю. Помните?

— Что да, то да: вам со мной было не колко — промолчали о своем деле с изнасилованием, а я не спросил, так и кануло тогда это вонючее дельце.

— А что бы оно вам дало? Все, что в том деле было, уже перегорело и моим честным отбыванием в колонии покрыто.

Все же Куржиямский внес в протокол и то вонючее дело, подумав, что надо будет проверить, так ли уж честно отсидел Гонтарь и по тому делу? Теперь надо было переводить его из прошлого в настоящее. Главная трудность тут состояла в том, что Куржиямский еще не знал, к каким конкретно преступным сделкам имел отношение Гонтарь; у него был пока только один официальный документ, относящийся к его деятельности в Донецкой области, — изъятая в министерстве бумага — наряд на предоставление двигателей спецавтобазе номер шесть и еще листик из календаря, на котором рукой Гонтаря нарисован план дороги в Севидово и записаны две фамилии — Крупенский и Хвыля. И, наконец, было письмо Игоря из Риги, из которого видно, что они действуют в каком-то одном деле, но оба не имеют в нем самостоятельного положения. Фамилия Игоря установлена — Сандалов, но кто он и где он теперь, пока неизвестно.

— Догадываетесь, почему с таким почетом мы встречали вас во Внукове?

— Не совсем.

— Совсем не понимаете? Или не совсем понимаете?

— Не совсем понимаю.

— Тогда что же вам все-таки понятно?

— Ну… Раз встречали меня именно вы, значит, что-то, по-вашему, вы мне недовесили в прошлом. Или решили выяснить, почему я недосидел. А это я уже объяснил вашему подполковнику.

— Жалкая ложь, Гонтарь, это не объяснение. Нами установлено — ни в каком московском институте по костным заболеваниям вы никогда не лечились. Скажите-ка лучше прямо и ясно — кто вас выручил из колонии? Мы же все равно это выясним, наши люди уже изучают всю переписку по вашему делу, и не сегодня-завтра мы сами расскажем вам, кто вас выручил от наказания, но тогда на вас не распространятся блага чистосердечного признания, как это было по делу с кражей часов.

Гонтарь надолго замолчал. Ростовцева он назвать не мог. Если он откроет его, придется открывать и все с ним связанное, в том числе и то «золотое дело» с грузинами.

Куржиямский терпеливо ждал. Нестеренко писал ему из колонии, как Гонтаря сунул ему в часовое дело и потом выручил из тюрьмы некий человек, который по мелкому делу проходить не будет. Говорить о нем Гонтарь явно не хочет, может быть даже боится. Попробуем сделать шаг в сторону:

— Вы Ивана Нестеренко помните?

— Как вы сказали? — встрепенулся Гонтарь. — Нестеренко? Понятия не имею.

— Нехорошо, Гонтарь. Рядом на скамье сидели.

— Прошу прощения, прошу прощения, — заторопился Гонтарь. — Вот как вредно не отбыть наказание полностью — все дело из головы вылетело. Помню, помню Нестеренко! Главный наш по часам…

— Расскажите, как вы с ним познакомились? И вообще как вы влезли в то дело с часами? Мы тогда это, к сожалению, не изучили.

— Что значит «влез», Всеволод Кузьмич? Не юридическое это выражение, на вас не похоже. Я вошел в то дело по сговору.

— По сговору с кем?

— Ну… с Нестеренко этим.

— Как это произошло? Где? Когда? Как вы узнали, что он есть на свете? Или, наоборот, как он узнал, что есть вы? Только учтите, что впереди вас ждет очная ставка с ним.

Гонтарь молчал. Значит, очевидно, прав Нестеренко, что всунуло Гонтаря к нему в шайку и потом выручало его из колонии одно и то же лицо, и потому Гонтарь молчит и сейчас. А может, он в одном деле с тем человеком и сейчас? Куржиямский решил надавить на это больное для Гонтаря место:

— Вы молчите потому же, почему молчали и раньше, — к Нестеренко вас подсунул тот же человек, который спас вас и от наказания, и фамилия его…

Гонтарь резко поднял голову, вонзил глаза в следователя и так подкусил нижнюю губу своего большого рта, что она стала белой, он даже дышать перестал. Молчал. Ждал, какую фамилию сейчас назовут.

— Я все-таки оставлю вам возможность для чистосердечного признания по этому вопросу и чуть подожду, когда вы сами назовете эту фамилию. Но чего это вы так разнервничались?

— Я абсолютно спокоен. Нестеренко я нашел сам. Сидел в Москве без дела и без денег. Пошел в бильярдную ЦПКО и там с ним познакомился. Вот и все тайны.

— Вот как все просто, но тогда тем более непонятно, почему вы молчали и нервничали? Вот что, Гонтарь, по сравнению с нашей прошлой встречей вы здорово испортились — очень много врете.

— Только в пределах самообороны, Всеволод Кузьмич.

— Вы продолжаете отрицать, что знаете Семеняка?

— Я его не знаю.

— Где вы купили ваши японские часы?

— В комиссионке.

— В какой?

— Что на Беговой.

— Это ведь можно проверить. Я бы на вашем месте сказал что часы купил с рук.

Так я их с рук и купил… но возле комиссионки на Беговой.

— С рук у Семеняка?

— Да нет же… грузин был…

Куржиямский сделал в уме еще одно логическое замечание для памяти: опасность для Гонтаря может быть связана и с Семеняком, поэтому он не пускает следствие и сюда. И решил снова испугать Гонтаря своей осведомленностью:

— Расскажите, Гонтарь, какие у вас были дела в Херсонской области, в Севидове, с Крупенским и Хвылей?

Вопрос произвел на Гонтаря сильное впечатление, он даже отшатнулся и посмотрел на следователя напряженно, пристально, гадая, что о нем знают еще и не пора ли действительно начать говорить правду? Куржиямский ждал, уже зная по ответу из Херсона, что Севидово — село в Херсонской области, а фамилии Крупенский и Хвыля принадлежат председателям двух соседних там колхозов. Зарапин как раз сейчас искал в министерстве документы, где были названы эти колхозы.

— Просто я знаком и с Крупенским и с Хвылей, а что — разве это запрещено?

— А с чего это вы вдруг заинтересовались сельским хозяйством?

— Да господи, говорю вам правду: случайно познакомился с этими колхозными деятелями. Случайно.