Исцеляющая любовь - Эрик Сигал

— Это называется «Закон доброго самаритянина», — ответил брат. — Начиная с пятидесятых годов в некоторых штатах действует норма, освобождающая врачей от исков за врачебную ошибку, если помощь оказывалась в чрезвычайной ситуации.

— Послушай, это был вопрос жизни и смерти. У меня не было времени показывать свой диплом.

— Короче говоря, ты утверждаешь, что назвался медиком и ни сам пострадавший, который в тот момент был невменяем как с медицинской, так и с правовой точки зрения, ни его родные от помощи не отказались?

— Практически так, — тихо ответил Барни.

— Хорошо. Слушай, Барн, мне надо сделать несколько звонков, чтобы узнать, с какими адвокатами наша фирма работает в Коннектикуте. А после этого я сразу приеду, чтобы организовать тебе освобождение под залог.

— А что мне прикажешь тем временем делать? — разозлился Барни.

— Ну, не знаю, — сказал брат, пытаясь его успокоить. — Почитай газету, поиграй с Беннетом в карты.

— Бена тут нет, — с тоской в голосе уточнил Барни — Он в клинике Риджтаун.

— Ну, тогда позвони ему и скажи, чтобы не беспокоился. Я все сделаю, и как можно скорее.

— А ты не можешь ему позвонить? — взмолился Барни. — У меня же только один звонок!

— Что, и в Канаде тоже? — Барни держал трубку той рукой, которая была меньше забинтована.

— Да, Барн, — ответила Лора. — По всей видимости, об этом деле пронюхало какое-то агентство. Газеты тут раздули большую шумиху. Была даже редакционная статья на эту тему.

— За или против?

— Да перестань, не сходи с ума! Конечно, в вашу поддержку. Вы стали инструментом борьбы за введение «Закона доброго самаритянина» в федеральном масштабе. Вы все сделали правильно. И сработали классно!

— Ага, только родственники этого идиота иного мнения.

— Но они ведь отозвали иск?

— Да. Они быстро угомонились, хотя коробки конфет или благодарственного письма я так и не дождался.

Лора замолчала.

— Алло, Кастельяно, ты где там?

— Я просто подумала, — сказала она с непонятной грустью, — ведь это был, возможно, самый важный поступок во всей твоей медицинской карьере.

— Что ты имеешь в виду?

— Я узнаю, работает ли еще в Бруклине этот подонок Фриман, и отправлю ему все вырезки. Может, вспомнит тогда, что у него на руках кровь твоего отца.

Барни задумался. «Она права. Быть может, там, в ресторане, я среагировал так быстро потому, что всю жизнь, с самого детства, ждал того момента, когда можно будет показать врачу, отказавшему в помощи моему отцу, как он должен был поступить».

В то время как Лора с Барни обменивались своими мыслями в связи с драматическим инцидентом, разгневанный Хершель Ландсманн стоял у постели своего сына в госпитале Йель-Нью-Хейвен, куда Беннета по настоянию отца перевезли на «скорой» вопреки энергичным протестам травматолога.

В дальнем конце палаты тихонько сидели двое мужчин средних лет в официальных костюмах. На врачей они не были похожи.

Беннет лежал на спине. Голова и грудь у него были туго забинтованы, а количество гипса на теле делало его похожим на мумию.

Через час приехал Барни. Ходьба еще давалась ему с трудом, голова кружилась.

— Как он? — спросил он у Хершеля.

— Молодчики его здорово отделали, — констатировал Хершель. — До какой косточки смогли добраться, ту и сломали.

В этот момент Беннет пошевелился и пришел в себя.

— Бен, как себя чувствуешь? — в тревоге спросил Хершель.

— Привет, пап, — отозвался тот, все еще наполовину в забытьи — Пока вообще ничего не чувствую. А что произошло?

— Если перефразировать старый анекдот, Ландсманн, — сказал Барни, — операция прошла успешно, но хирург умер.

— Мы его спасли? — спросил Беннет пересохшими губами.

Барни налил ему воды.

— Конечно. Отныне ты можешь оперировать не скальпелем, а ножом для бифштекса. А там, глядишь, до вилок и ложек дойдет.

— Не смеши меня, мне смеяться больно!

— Прости, Бен, хотел тебя повеселить.

— Пап, уведи отсюда этого сумасшедшего! — Беннет передохнул, сделал несколько вдохов и спросил: — Кто меня латал?

— Лучшие специалисты, сынок, — ответил Хершель. — Заведующий вашим отделением.

— Так я в Йеле?

— Да, — подтвердил Барни. — Сначала мы хотели, чтобы ты сам себя чинил в собственной операционной, но твой босс сказал, ты еще рылом не вышел.

У Беннета от смеха опять дрогнула грудь.

— Ливингстон, кто тебя сюда прислал? Ку-клукс-клан? Ты можешь быть серьезным? Давай-ка, прочти мне запись об операции.

— Придется тебе набраться терпения, Бен. Думаю, там будет несколько томов. Рентгенолог, правда, обещал, когда очнешься, принести все снимки.

— Я уже очнулся! — с усилием произнес Беннет — Тащи сюда эти снимки, я хочу оценить повреждения.

— Я уже их посмотрел, — сказал Барни утешающим тоном. — Перелом обеих лучевых и локтевых костей, трещина бедра… И четыре метких удара по черепу.

Беннет чувствовал, что приятель что-то утаивает.

— Перестань! Если дело этим и ограничивается, то почему у тебя такой испуганный вид? Барни, говори, что еще?

Барни помялся, а потом как можно более беспечным тоном произнес:

— У тебя переломовывих шейного отдела позвоночника. Твой босс планирует провести репозицию, как только тебе опять можно будет давать наркоз. И ты снова будешь в полном порядке.

— Не ври мне, Ливингстон! Это значит, что я по крайней мере на четыре месяца выбыл из строя.

— Не переживай, Беннет, — вставил Хершель. — На твоем назначении в Техас это никак не отразится. А сейчас, если ты в состоянии, я бы хотел, чтобы ты побеседовал вон с теми двумя джентльменами.

При этих словах сидевшие в другом конце палаты мужчины подошли и представились. Это оказались настолько известные люди в юридическом мире, что Беннет сразу вспомнил их имена. Один, Марк Зильберт, был признанным поборником гражданских прав, «защитником обездоленных». Второй славился как самый красноречивый оратор в суде.

— Мы не можем сидеть сложа руки и смотреть, как наша страна отступает от своих основополагающих принципов, — заявил Зильберт. — Этот случай — красноречивый пример того, до чего докатилось наше общество, и я бы просил вас разрешить мне встать на борьбу с этим злом, мистер Ландсманн.

— Пап, я думаю, не стоит этого делать, — морщась от боли, сказал Беннет.

— Нет, сынок, стоит. В Америке самое замечательное то, что каждый человек может рассчитывать на торжество правосудия.

— Ну да, если у него есть деньги на дорогих адвокатов.

— Прости меня, Бен, — сказал Хершель, все больше распаляясь, — тебе переломали не менее десятка костей и повредили позвоночник. И только за то, что ты повел себя как благородный человек.

— Это правильно, — перебил Зильберт. — Они увидели, что вы цветной, и априори решили, что вы преступник. На мой взгляд, это самая опасная форма расизма. И у вас есть шанс призвать их к ответу.

— Эта история уже стала достоянием прессы, — добавил второй адвокат.

— Ну хорошо, — сказал Беннет. — По-моему, все ясно. — Он взглянул на Хершеля. — И сколько будет стоить такое дело?

— Бен, сейчас вопрос не в деньгах. Я заплачу столько, сколько будет нужно.

— Хорошо, папа. — Разговор давался Беннету все с большим напряжением. — Не трать деньги на то, чтобы биться в суде. Лучше отправь их в организацию доктора Кинга в память о нем.

39

Чтобы собрать материал для своего исследования психики врача, Барни составил опросник и разослал друзьям и бывшим однокашникам по Гарварду. Он понимал, что у каждого в багаже имеется пережитая драма, неведомая посторонним. Естественно, он гарантировал всем полную анонимность. Респонденты могли даже не подписывать своих анкет.

Одним из первых ему ответил Ланс Мортимер, причем весьма пространно и предварив анкету письмом.

Дорогой Барн!

Мне кажется, ты затеваешь потрясающе интересное дело. (И как мне это самому в голову не пришло!) Между прочим, мне довелось видеть столько невероятного, что года два назад я начал вести дневник и сейчас готов поделиться с тобой самыми яркими эпизодами. (Отксерить всю тетрадь и переслать тебе не могу — есть вещи, которыми я не стал бы делиться даже со своим психоаналитиком.)

Прилагаю рассказ об инциденте, имевшем место 6 июня 1970 года. Имена, разумеется, изменены — не для того, чтобы оградить невинных, а чтобы уберечь собственную шкуру.

Ты, конечно, понимаешь, что это случилось в Лос-Анджелесе, но я замаскировал все под некий госпиталь Сент-Дэвид в Ньюпорт-Бич. Буду признателен, если ты сохранишь эту легенду. Своим исследованием ты, пожалуй, смог бы взорвать всю медицину. Если прежде не уничтожат тебя.