Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наткнулись на свежий след. Андрей Северьянович пригляделся и сказал, что здесь только что прошли две лошади с тяжелыми вьюками и двое мужчин – один в болотных сапогах, какие носят геологи и приискатели, а второй, легкий на шаг, в броднях. Потому – один все время вяз в снегу, второй – держался на насте.
– По всему: идут за Большой Становой хребет. Если не ваши люди – оборони бог заявиться туда. Сказывай, дева.
– Я же говорила: геологи идут.
– На Большую Кипрейную?
Агния подумала. Большая Кипрейная – приток Крола. Это же за Большим Становым хребтом.
– Разве мы туда идем?
– Куда еще? Туда и есть. Токмо не перевалить через Становой. Не вовремя приехали. Сказывал: не раньше большой воды. А до воды, почитай, полторы недели ждать.
– Это же далеко, Андрей Северьянович! А вы говорили – рукой подать.
– Хо-хо! Золото, дева, токмо во сне близко лежит. А так – завсегда далеко и трудно. Место там дикое, безлюдное. На сотню верст, а то и более, до прииска нет заимок и никакой холеры не проживает, окромя таежного зверя.
Впереди, со склона Малого Станового хребта, в струистом лиловом мареве плавал отрог Банского хребта. Таких Становых хребтов по тайге немало. Становой – значит главный, как бы старейшина среди гор. Есть Становой хребет на цепочке Жулдетских отрогов, Маральего перевала, Кижартского кряжа, а все они от Саян род ведут, от Саян, опоясавших каменным поясом Сибирь от Байкала до Алтая.
Со склона горы повернули в низину. Не шли, а ползли свежими следами по рыхлому, водянистому снегу. Завязь девятая I
У каждого бывают безрадостные дни в жизни, когда небо кажется с овчинку. Другой раз так они навалятся на плечи, что дохнуть тяжело. Сидеть бы сиднем, пережидая житейскую непогодь. Иной как-то умеет перелить полынь горечи в другого: выскажется, что лежит у него на душе, ему посочувствуют, надают тысячу советов, столь же неприемлемых в жизни, как и легко все разрешающих, и – горюну легче дышать. И глаза засветятся у него веселее, в губах мелькнет притухшая улыбка, и он уже видит хотя и не близкую, но перемену к лучшему.
«Лето не без ненастья, – говорит он себе. – Все перемелется – мука будет».
Не такова была Анисья Головня. Она переживала молча. И чем тяжелее было горе, тем суше были ее глаза. В такие дни она была особенно собранной, отзывчивой на чужое горе.
Безрадостным было для Анисьи возвращение из города домой. Она ушла от матери, собралась навсегда покинуть Белую Елань. В тресте ей предложили место технорука в леспромхозе на Мане. Но ей не хотелось возвращаться в тайгу. Она чувствовала, что надвигается какая-то страшная беда.
Тому причиною была одна случайная встреча в городе. Как-то на улице ее остановил пожилой человек в черном пальто. Он ее просто взял за руку чуть выше локтя и, когда она дернула руку, спокойно усмехнулся:
– Не узнала?
У Анисьи точно оборвалось сердце. Она, конечно, узнала его!
– Давно в городе? – спросил пожилой человек в черном пальто, пристально глядя ей в глаза. – А! По делам леспромхоза? Как успехи? Неважные? Не верю! Не верю, Анисья. В моей родове, как я хорошо помню, бесталанных не было. А ты вся в деда, в моего отца, – нажал он на последние слова и опять взял ее под локоть. Она не вырвала руку. Шла, неживая от страха.
– Зови меня просто дядей Мишей. – (Анисья вздрогнула.) – Ну а что нового в Белой Елани?
Анисья не знала, что сказать, и совершенно случайно выпалила, что ее мать как будто вышла замуж за Филимона Боровикова.
Дядя Миша ничуть не удивился и не огорчился:
– За Филимона? Вот как! Разошелся со старухой?
– Она… повесилась.
На этот раз дядя Миша даже замедлил шаг:
– Повесилась? Удивительно! Она же из старообрядок-тополевцев, а как мне известно, у старообрядцев насильственная смерть – тяжкий грех. Прямая дорога в ад. Как же это случилось?
– Мама писала, что сын Филимонихи, Демид, нашел у матери золото и сдал государству.
– О-о! – протрубил дядя Миша. – Это уже причина!
Когда подошли к шумному перекрестку, дядя Миша пригласил Анисью в ресторан «Енисей» – в тот же!.. – отметить хорошим обедом их встречу. Анисья не хотела идти в ресторан, отговаривалась, но дядя Миша так цепко держал ее за локоть, что Анисье пришлось уступить. Все равно он ее не выпустит из рук.
«Теперь я погибла! Погибла, погибла!» – твердила Анисья про себя, а дядя Миша снял с нее пальто, пуховую шаль, отыскал столик в тени от света большой люстры с хрустальными подвесками, подальше от шумного оркестра.
Теперь они были вдвоем…
Он очень переменился, дядя Миша. Человек, которого Анисья даже про себя не могла назвать настоящим именем.
Одет просто – в черный шевиотовый пиджак, видна клетчатая рубаха без галстука, но лицо – другого такого не встретишь, наверное, во всем городе на Енисее! Оно было особенным: заостренное, как лезвие бритвы, энергичное, изрезанное глубокими морщинами. У дяди Миши появились залысины и на темени серебрились реденькие волосы. Запомнились руки – нетерпеливые, нервные, цепкие, жилистые. Дядя Миша никак не мог их удержать на одном месте. То клал на скатерть ладонями вниз, то передвигал фужеры и узорные рюмки, то потирал ладонь о ладонь, похрустывая пальцами. И только глаза – глубоко запавшие, какие-то бесцветные, под такими же тонкими бесцветными бровями, смотрели на Анисью безжалостно и страшно: они копались в ее душе, в ее сердце, иглами покалывали напряженные нервы.
– Как поживает Крушинин в Сухонакове?
– Охотник? Тот, что отбыл срок за поджог тайги?
– Ну, я не знаю, за что ему тогда приварили. Меня интересует, чем он теперь занимается?
– Известно чем. Браконьерничает.
– А! – Дядя Миша тонко усмехнулся. Говорил он до того тихо, что Анисье все время приходилось нагибать голову. Со стороны глянуть – не иначе как старик затеял интрижку с бывалой девчонкой.
– Ну а Потылицын как? Андрей Северьянович?
– Какой Потылицын?
– Пчеловод. Он же там заведует жулдетской пасекой.
Нет, Анисья не встречалась с Потылицыным.
– Мургашку-хакаса видела?
– Лесообъездчик? Он на пару с Филимоном работает.
– Понятно! Боровик любит загребать жар чужими руками.
Официантка – круглая, как бочонок, – собрала на стол. Дядя Миша наполнил одну рюмку мадерой, а другую – водкой.
– За твои успехи, Анисья. И за счастье.
У Анисьи сдавило под ложечкой: какие тут успехи! Какое может быть счастье!
– Санюха Вавилов медвежатничает?
– Он всегда в тайге.
