Сны богов и монстров (ЛП) - Лэйни Тейлор

Лезвие вошло в его сердце.

Крик в ее груди так и не успел родиться. Она услышала звук. Нож вошел в плоть Акивы, и почти мгновенно – звук. Не стон разрубаемой плоти, а глухой удар. Кэроу смотрела во все глаза, пытаясь осмыслить увиденное.

Акива стоял, стоял неподвижно.

Ни подгибающихся колен, ни крови, ни торчащей из груди рукоятки ножа. Что это?

Кэроу моргнула. Остальные тоже недоуменно озирались. Да, они не испытывали того цепенящего отчаяния, как она секунду назад, или такой же, как у нее, неистовой радости – но все в комнате заметили, что нож вошел не в грудь Акивы, а в стену за его спиной. Произошло нечто немыслимое, это понимали все.

Аксая отреагировала первой.

– Невидим для смерти, – шепнула она, поскольку только так можно было объяснить то, что произошло. Акива не шевельнулся, а нож летел точно в цель.

И ничего не случилось.

В тот миг Кэроу поймала взгляд возлюбленного. Ступор и помрачение. Она хотела спросить: это ты сделал? Ведь ты? Никто не знал, на что он способен, даже сам Акива.

Разгут сжался, подвывая и колотя себя по лицу. Два шага, и Кэроу оказалась рядом, сдернула уродца с кровати, раскидывая простыни в поисках другого оружия. Но Падший словно вообще не заметил ее присутствия.

Воины Доминиона смотрели испуганно и ошеломленно. Похоже, на удар они сейчас не способны. Однако тревога не отпускала. Жизнь Акивы на острие ножа. И если план не исполнится…

Наконец, дошел черед и до плана.

Акива посмотрел на дядю. Иаил молчал, его лицо побледнело еще сильнее, изуродованные губы тряслись. Перед лицом такой силы он не смел даже насмехаться.

Акива так и не вынул меч, поэтому его руки были свободны. Он протянул руку и положил ее на грудь императора. Жест казался почти дружеским, и глаза Иаила снова заметались: он не понимал, что происходит. Недолго.

Кэроу смотрела на руку Акивы и вспоминала Париж, то мгновение, когда она подошла к двери в лавку Бримстоуна, сгибаясь под тяжестью слоновьих бивней, и первый раз увидела выжженный в дереве отпечаток ладони. Она обвела его пальцем, и пепел отслоился и закружил в воздухе. А еще вспомнила, как умирал в ее руках обгоревший, обуглившийся Кишмиш, как бешеный стук его сердечка замедлялся, замедлялся… замер. Как вывел ее из оцепенения и скорби вой пожарных сирен – и поверг в скорбь еще большую. Как она выскочила из квартиры и мчалась по городским улицам к двери Бримстоуна. И что там увидела. Синее адское пламя, и в его ореоле – силуэт крыльев.

В один и тот же миг по всему миру занимались одним и тем же сверхъестественным огнем десятки дверей, помеченных отпечатком ладони.

Это сотворил Акива. Все серафимы – создания огненной стихии, но даром воспламенять метки издалека обладал он один; все двери Бримстоуна – все до одной – занялись пламенем в один и тот же момент, разя врага без предупреждения.

Когда Кэроу увидела вздувшийся ожог на теле Тен, в нем ясно проступал отпечаток руки Лираз.

Из-под ладони Акивы появился дымок. Вероятно, Иаил сначала ощутил запах паленого и только потом почувствовал, как жар проникает сквозь его одежду. А может, и нет: ведь на нем были не доспехи, а пышная церемониальная одежда, которой он так надеялся потрясти человечество. Что бы ни было сначала, дымок или боль, Кэроу увидела в глазах императора вспышку понимания, панику… Он рванулся, пытаясь стряхнуть руку. Кэроу надеялась, что Аксая успеет отдернуть клинок и не раскроит ему горло.

Император завыл, а Акива отступил на шаг. На груди Иаила – черный, обуглившийся, воняющий паленым, с отваливающимися клочьями кожи и обгорелым мясом под ними – теперь красовался отпечаток ладони.

Убедительный аргумент в дискуссии.

– Отправляйся домой, – сказал Акива, – или я его подожгу. Где бы ты ни был, где бы я ни был. Если ты не сделаешь то, что сказано, я сожгу тебя дотла. Даже пепла не останется.

Аксая отпустила императора. В ее ноже больше не было необходимости, и она вытерла лезвие рукавом церемониальной одежды Иаила. Он сполз по стене: ноги его не держали, в глазах плескались боль, гнев и бессилие. Он не мог поверить, что проиграл.

– А дальше что? Я вернусь в Эрец с твоей меткой, и в чем разница? Ты сожжешь меня не здесь, а там. С чего мне делать то, что ты требуешь?

Акива ровно ответил:

– Я даю тебе слово. Отправляйся сейчас домой. Забери своих солдат. Не устраивай хаос. Просто уйди, и я никогда не зажгу знак. Обещаю.

Иаил недоверчиво фыркнул.

– Обещаешь? Ты оставляешь мне жизнь просто так?

Кэроу смотрела на Акиву. С того мгновения, когда Иаил ворвался в комнату, он сохранял спокойствие, не позволяя выйти наружу той ненависти, которую вызывал у него собеседник.

– Я сказал иначе.

Думал ли он сейчас об Азаиле? О Фестиваль? О будущем, которое может наступить, если на Эрец попадет огнестрельное оружие.

– Я обещаю, что не сожгу тебя. – Акива позволил своему лицу отразить все, что он думает о дяде. – Только это. Сказанное не означает, что ты выживешь.

Воображение Иаила достроило картинку. Акива добавил:

– Возможно, у тебя появится шанс. – Слабая улыбка. – Возможно, ты увидишь меня и поймешь.

Он погрузился в молчание. Оно тянулось, и тянулось, и тянулось. А потом он исчез. И из пустоты прозвучало:

– А возможно, нет.

Кэроу последовала его примеру и тоже исчезла. Через мгновенье Акива накинул чары на Вирко и Аксаю. Иаил и солдаты Доминиона видели, как тени метнулись к окну… пропали… Теперь в комнате слышалось только неровное дыхание императора и прерывистые рыдания безумного монстра. Двое караульных растерянно молчали.

65

Избранный

Он стал одним из двенадцати, и слава баюкала его на своих коленях.

Она тоже была одной из двенадцати. Слава!

Двенадцать избранных из многих тысяч кандидатов со всех пределов вселенной: юные, полные надежд, полные гордости, полные замыслов. Они были прекрасны и сильны, и кожа их имела оттенки от цвета самого нежного жемчуга до наичернейшего гагата; красные, кремовые, коричневые и даже – у тех, кто прибыл из Уско Ремаррота, где иногда случались сумерки, – синие. Таковыми были в те давние времена серафимы: самое драгоценное подношение мира, самоцветы на ткани гобелена жизни. Некоторые явились облаченными в перья, иные – в шелка, в вороненый металл и кожу; а еще они носили золото, и тела их были расписаны, а волосы заплетены или завиты – золотистые, черные, зеленые, выбритые в форме языков пламени.