Бедный маленький мир - Марина Козлова

– Пойдем… – буркнул он и, крепко взяв за руку, потащил Юську в сторону туалета.

Моющий руки громадный байкер с бритыми висками мог в течение нескольких секунд наблюдать, как взрослый, приличный с виду мужик заталкивает в кабинку миниатюрную барышню в алых сапогах и сумку на колесиках. И барышня и сумка сопротивлялись слабо. Байкер хмыкнул и удовлетворенно похлопал себя по кожаному гульфику.

А Виктор развернул Юську, с треском стащил с нее узенькие бриджи вместе с трусами и обнаружил полную готовность и одобрение. Усмехнувшись, признался, что никогда в жизни не делал это в туалете, тем более – в общественном.

– А я в свободное время только этим и занимаюсь. – А спустя некоторое время добавила: – Ну ты же ответственный сотрудник МЧС.

– Уже нет.

– Связи-то остались?

Виктор вздохнул.

– Ну вот. – Юська моргала, глядя в зеркальце пудреницы, и изза недавней туалетно-сексуальной оргии не могла поднести кисточку к ресницам – постоянно промахивалась. – Пожалуйста, я тебя очень прошу, давай полетаем. А?

Из туалета они переместились в дорогой зал ожидания, где кроме них только смуглый черноволосый мужчина с густо набриолинеными кудрями и в замшевой куртке цвета лосося, застегнутой на все пуговицы, спал на узком кожаном диване.

– Очень хочется полетать над этим городом, – объяснила Юська. – Я, в конце концов, примчалась сюда не для того, чтобы ты брутально насиловал меня в аэропортовском сортире.

– Давай я пиво возьму в баре, – предложил Виктор, не зная, как реагировать на такое подлое обвинение.

– Лучше водки. – Юська посмотрела на него из-под челки воронова крыла зеленым обманчиво жалобным глазом, который вмещал в себя не только всю многовековую печаль еврейского народа, но также и всю его беспредельную аферистичность.

– И там нет больше города, – добавил он, придвигая к ней бокал с мартини. – Водка в баре какая-то вся левая, так что пей что дают.

– Ну, над тем местом, значит, где он был, – упрямилась невозможная Юська.

– А зачем?

– Не знаю. Я хочу что-то почувствовать, – вдруг сказала она серьезно. – Я Ваньку знаю почти всю жизнь. Я ее чувствую как себя. – Юська постучала себе в грудь длиннющим малиновым ногтем. – Мне вот всегда ужасно нравился ее запах. Только не смейся! От нее всегда немного пахло самым первым жасмином, новорожденным, знаешь, когда цветку жасмина не больше часа. Такой вот естественный запах.

– Знаю, – согласился Виктор. – Воистину так.

– У меня когда-то были трудности с сексуальной идентификацией… ну чего ты хмыкаешь, пей свое пиво… и я была как-то сексуально дезориентирована после травматического романа с одним козлом вонючим. Ну, это неважно. Так я даже в нее влюбилась, в Ваньку. И даже пыталась ее домогаться.

– А она что? – напрягся он, сделал слишком большой глоток, закашлялся и стал стряхивать пивные капли со свитера.

Юська посмотрела на него и расхохоталась.

– Какие вы все пугливые, мальчики, – отметила довольно. – Такие смешные…

– У тебя тушь размазалась, – мстительно заявил Виктор.

– Ванька – всем ребятам пример! – подняла палец Юся. – Она, несмотря на всю свою гуманитарную утонченность, является железным конем революции и гетеросексуальна, как черт знает что…

– Хорошо, полетаем, – вдруг решил Виктор. – В твоем предложении что-то есть.

Но полетать удалось только через два дня: через МЧС-овских вертолетчиков Виктор нашел начальника авиаклуба, который тем не менее категорически отказался предоставить штурвал сомнительной, на его взгляд, барышне Юсе. И не сдался, несмотря на то, что она, не используя, к удивлению Виктора, ненормативной лексики, долго, прямо-таки в изысканных выражениях рассказывала ему о налете часов, особенностях механики и конструкции крыла своей «Ностальжи», а также демонстрировала подтверждающие ее пилотную квалификацию документы московского ДОСААФ.

– Я сам буду на штурвале, – наконец решил начальник с космополитичным именем Карл Иванович.

Юська выглядела несчастной и разочарованной. И вот тут не удержалась, произнесла-таки шепотом, один раз произнесла, свое любимое словечко на букву «б». Но подчинилась.

Виктор спрашивал себя, чего ему хочется больше – чтобы невозможная девица наконец отбыла в свою Москву или чтобы задержалась на время – она его совершенно измотала. За минувшие два дня на свежем воздухе они были не больше трех часов, если не считать нескольких киевских ресторанов. Юська сняла «квартиру посуточно» заблаговременно, еще в Москве, справившись в Интернете о существующих вариантах и созвонившись с арендодателем. В своей структурированной, годами отшлифованной обстоятельности она была похожа на Иванну. Ведь все-таки тоже была философом, к тому же преподавателем латыни. В съемной квартире они варили креветки, пили красное вино и совокуплялись во всех возможных и невозможных местах, включая балкон, коврик в прихожей и шкаф-купе. Идея секса в шкафу-купе пришла к Юське спонтанно, в тот момент, когда она в чем мать родила пела песни военных лет и взбивала яйца для омлета. Яичная субстанция была отставлена в сторону, газ под сковородкой выключен, и идея реализовалась немедленно.

Виктор Александрович чувствовал себя озадаченным. С одной стороны, он был рад и горд, конечно, что пока еще способен хотя бы частично соответствовать столь удивительному темпераменту, с другой стороны, у него никуда не исчезло, а даже закрепилось ненавистное чувство вины, с третьей стороны, он чувствовал полную несостоятельность в том, что касалось плана действий по спасению Иванны, на что так рассчитывала Юська. Она верила в него. Было время, и Иванна верила в него. Было время, он и сам верил в себя. Только это было уже давно.

Чернигов находился так близко к Киеву, что режим полета Карл Иванович охарактеризовал словами «взлет-посадка». То есть не успел набрать высоту – а надо уже заходить на взлетно-посадочную полосу. Но у Юськи имелась идея нарезать круги над той местностью, которая еще несколько дней назад была городом, и она попросила Карла Ивановича рассчитывать не меньше чем на два часа полета.

– Что ты хочешь там увидеть? – не понимал Виктор.

Прошло не так много времени с начала полета, как Юська вдруг заорала, глядя в иллюминатор:

– А ты говорил! О, е-мое!

Виктор посмотрел вниз. И увидел бесконечное множество разноцветных кусочков – как будто кто-то настриг ножницами на неровные квадратики пачку цветной бумаги. Он и сам так поступал в детстве – делал из цветной бумаги самодельные конфетти.

– Там палатки, – попала Юся. – Ого, ничего себе, сколько!

– Так вы не знали? – удивился Карл Иванович. – А я так и понял, что вы как раз хотите на этот дурдом посмотреть. Дурдом чистой воды. Мои ребятки тоже летают смотреть – девок своих катают. А сын с компанией как раз там, внизу. Взяли палатки, спальники, гитары-барабаны свои – и ни сессия им не указ, ни родители. Мир сошел с ума, знаете ли. Причем окончательно.

– Так точно, – охотно подтвердил Виктор.

– Типа паломничество? – спросила заинтригованная Юся. – Ну да… Говорите, гитары взяли?

– Сын звонил, сказал – хиппи съезжаются со всего мира, рокеры-шмокеры всевозможные, вообще люди всякие на своих машинах. Музыка звучит непрерывно. Ну, как тогда… как тогда в Чернигове. У жены там родители… Как сказать? Остались? Она говорит, что ей снится этот город каждую ночь, и все сны хорошие, нестрашные. Как вы думаете, что с ними случилось? Я вчера вечером в новостях посмотрел кусок трансляции из Ватикана, – безо всякого перехода продолжил Карл Иванович, найдя благодарных слушателей, а Виктор мысленно устыдился: они-то с Юсей чем занимались во время вечерних новостей… – Ватикан, видите ли, просит не принимать близко к сердцу произошедшее, но признает, что не может пока ничего объяснить. Я так рад, знаете ли, что церковь тоже не может чего-то объяснить. И что она в принципе вынуждена что-то объяснять.

Санда и знать не знала, что Зоран так, как смотрит на нее, не смотрел ни на кого и никогда в жизни. Он сейчас только и делал, что смотрел. У нее ноги немели, когда он так смотрел. Санда призналась ему в этом, и он утопил ее в своих глазах.

Зоран ее пил и ел, ею дышал. Не мог спать – казалось, что если уснет, Санда куда-нибудь денется. Когда та поднимала руки, чтобы заколоть на затылке свои персиковые волосы, собрать их в узел, стянуть мягкой зеленой резинкой, у него кружилась голова. Он забывал делать вдох и выдох, когда смотрел на ее рот. Зоран не оставил ей ни одного шанса, врастил ее в себя, присвоил. Он десять лет молился, чтобы это случилось. Но! Все свои деньги и связи, гигантское свое влияние, свою голубую кровь и героическую биографию, обе Вертикали и пресловутый Эккортов архив он отдал бы за то, чтобы произошло какое-то внезапное переформатирование реальности и они с Сандой оказались бы в мире, где нет и никогда не было никакого Давора Тодоровича.