Авантюристы Просвещения - Александр Фёдорович Строев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иосиф Абаиси, принц Палестинский[759].
Санкт-Петербург, 1 октября 1771
2. Иосиф Абаиси к [Н. И. Панину?, 1 октября 1771]
Ваше Превосходительство,
Опасение, что я не смогу изыскать благоприятную возможность, чтобы живописать Вашему Превосходительству мое горестное состояние, а пуще того нужду, в которой я нахожусь, понуждает меня умолять вас как можно скорее представить на рассмотрение Е. И. В. прошение, которое я имею честь вам вручить. Только бедственное положение может служить оправданием моей назойливости, но оно никогда не сотрет из моего сердца чувства признательности, с которым я имею честь пребывать, и проч.
Абаиси, принц Палестины[760].
Степан Заннович (1773–1775)
1.1. Вольтер к Степану Занновичу,
[28 октября 1773][761]
Милостивый Государь, восьмидесятилетний старец, едва избежавший смерти, воскрес, чтобы поблагодарить господина графа Занновича. У него нет сил писать, но и в том плачевном состоянии, в котором он находится, его сердце и ум признательны за милости и чудесные стихи, которыми господин граф его почтил и которые он недавно получил.
Слабость не позволяет ему долго распространяться о тех чувствах, которые вызвало у него письмо, пришедшее из Турина; он может лишь изъявить свою благодарность, уважение и почтение к автору. Он умрет его почтительнейшим и покорнейшим слугой
Вольтер.
Замок Ферней, 28 октября 1773
Печатая в Gazzetta universale (19 февраля 1774) свое «посмертное» послание к фернейскому патриарху, Заннович использует элементы вольтеровского мифа, сконцентрированные в его письме, где даже стертые формулы вежливости становятся предметом литературной игры: философ, подобно мессии, умирает и возрождается, он смотрит на себя со стороны, уже из другого мира (третье лицо в письме Вольтера: «Он умрет его почтительнейшим и покорнейшим слугой»). При этом Заннович предлагает патриарху пример образцовой и спокойной философской смерти, тогда как памфлетисты заранее изображали, как Вольтера-антихриста, подобно Дон-Жуану, дьявол унесет в преисподнюю[762]. Вольтер действительно умирал мучительно, от чрезмерной дозы опиума. Его врач Троншен рассказывал: «Эта смерть мирной не была. Г-н де Вольтер впал в чудовищный транс, крича в ярости: „Я оставлен Богом и людьми“. Он кусал пальцы и, сунув руку в ночной горшок, схватил и съел то, что там находилось. Хотел бы я, чтобы все, кто прельстился его книгами, были свидетелями этой смерти. Выдержать подобное зрелище было невозможно» (Gazzette de Cologne, 7 июля 1778 г.)[763]. Но и сам Заннович, которого с юности преследовала мания смерти, умер не легко – в тюрьме он перерезал себе вены осколком стекла.
1.2. Степан Заннович к Вольтеру,
[3 февраля 1774][764]
Милостивый Государь, Вы просите меня продолжать мои Далматинские письма. Но Боже мой, в какой критический момент вы увещеваете мой разум! Я болен, и чувствительное сердце мое пребывает в такой меланхолии, что с недавних пор беспрестанно сохнет.
Исповедник, врач и аптекарь стали моими Аристотелем, Гомером, Сократом и Галилеем. Эти достопочтенные, но ненавистные персоны окружили мою постель и сражаются вместе: кто спасает тело, а кто душу – обессиленную и в растерянности, что покидает мои уста.
Беды, вызванные письмом от 28 ноября[765], быстрыми шагами приведут меня ко гробу. Я молод, но в подобном состоянии, когда мне суждено умереть, я старше всех людей на земле. В столь печальном положении меня утешает одно: вечность меня не страшит. Я вижу, как приближаюсь к Господу, с очами, полными желания, и столь сильного, что все говорит мне о милосердии, постоянстве, прощении, благости и надежде; вера помогает мне все превозмочь и почитать за счастье оставить эту жалкую плоть, что купно с моими чувствами ведет упорную и опасную войну с людскими добродетелями; если милосердный Бог снизойдет до моих молитв и обета терпения, с которым я свершил полное треволнений двадцатилетнее паломничество чрез заблуждения человечества, впавшего в грех и соблазн, я буду вечно наслаждаться благами, которых все прочие не могут себе даровать.
Теперь я знаю, что лучше иметь ум благой, а не острый. Я кажусь себе значительней, чем я есть, исцеленным от всех хворей, когда думаю о величии и милосердии Господа… Но, Боже правый… слабость членов не дает мне излить мои сердечные чувства.
Если я умру, в чем нет сомнений, я умру христианином и католиком[766]. Такая кончина – спасение от зияющей вечности: потому и после смерти моей надеюсь быть вам полезным, ибо обещаю помнить о вас. Прощайте.
Колорно, 3 февраля 1774
Граф Заннович
Перепечатывая письмо в переводе на немецкий, газета Gothaische gelehrte Zeitungen (№ 20, 30 марта 1774 г.) снабдила его следующим примечанием: «Граф Заннович был далматинцем и пламенным гением, окруженным толпой почитателей. Он дружил и переписывался с виднейшими учеными Европы. Он придерживался заблуждений свободомыслия, но расстался с ними, как о том свидетельствует письмо, написанное накануне смерти. Мы не беремся судить о том, получил ли действительно г-н де Вольтер это письмо и принадлежит ли оно на самом деле перу графа»[767].
2.1. Степан Заннович к Екатерине II,
[16 сентября 1775][768]
Его Императорскому Величеству
Екатерине Великой
16 7бря 1775, Дрезден и потом Варшава
Если рок не позволит мне воспользоваться благоприятным случаем и увидеть Вашу Августейшую Особу, у которой на челе начертаны знаки истинной добродетели, соблаговолите, В. И. В., причислить меня к своим далеким почитателям и поклонникам.
Я Философ из Черногории. Ах, как странно другу Людей находиться в окружении Варваров!.. Правду сказать, это чудо, равное тому, что на Российском престоле мы зрим Даму, превосходящую всех
