Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Ник. Ник., ожидавший, что он будет ориентирован Правительством, чувствовал неопределенность своего положения. Он охарактеризовал ее в разговоре с племянником Андреем утром 7 марта: «Что делается в Петрограде, я не знаю, но по всем данным, все меняется и очень быстро. Утром, днем и вечером все разное, но все идет хуже, хуже и хуже…» «Никаких сведений от Врем. пр. я не получаю, даже нет утверждения меня на должности… Единственное, что может служить намеком о том, что новое правительство меня признает, это телеграмма кн. Львова, где он спрашивает, когда может приехать в Ставку переговорить. Больше я ничего не знаю, и не знаю, пропустят ли мой поезд, надо полагать, что доеду»300. Вел. кн. телеграфировал Львову, что выезжает из Тифлиса и предполагает быть в Ставке 10-го. «Я телеграфировал ему, – сообщал Львов Алексееву 6 марта вечером, – об общем положении вещей, а на все конкретные вопросы, требующие указаний, чем руководствоваться в дальнейших действиях, обещал переговорить лично в Ставке. Однако здесь заключается самый сложный вопрос – вел. кн. желает, сохраняя наместничество на Кавказе, быть одновременно главнокомандующим. Больше недели употребляю все усилия, чтобы склонить течение в его пользу; состав Вр. пр. в большинстве считает крайне важным признание его главнокомандующим301. Вопрос о наместничестве совершенно отпадает, вопрос главнокомандования становится столь же рискованным, как и бывшее положение Мих. Ал. Остановились на общем желании, чтобы вел. кн. Н.Н. ввиду грозного положения учел создавшееся отношение к дому Романовых и сам отказался от верховного главнокомандования. Общее желание, чтобы верховное главнокомандование приняли на себя вы и тем отрезали возможность новых волнений. Подозрительность по этому вопросу к новому правительству столь велика, что никакие заверения не приемлются. Во имя общего положения страны считаю такой исход неизбежным, но вел. кн. я об этом не сообщил, не переговоривши с вами. До сего дня вел с ним сношения, как с верховным главнокомандующим». Что-то председатель Совета министров не договаривает. Эту полутайну довольно грубо расшифровал Бубликов: Вел. кн. попал в «ловушку», расставленную ему Временным правительством – его хотели вызвать из района преданной ему кавказской армии… Может быть, страх, что Н.Н. не подчинится, действительно смущал некоторых членов Правительства.
Вел. кн., несомненно, был популярен на Кавказе. Ан. Вл. преувеличивает, конечно, утверждая в дневнике, что «его войска прямо обожали», но его рассказ о «горячих» проводах Ник. Ник. в Тифлисе и о «триумфальном» почти путешествии в пределах наместничества («почти на всех остановках его встречал народ, рабочие, и все говорили ему патриотические речи») в значительной степени соответствовал действительности. Первые революционные дни в Тифлисе протекали в обстановке, мало напоминающей бурную петербургскую атмосферу. Революция в Тифлисе, по выражению одного из местных революционных деятелей, с.-р. Верещака, «не вышла на улицу». Не было никаких выпадов против офицеров; совет сол. деп., не установивший связи с советом раб. деп., ютился в «крохотной комнатке» и не имел большого авторитета. Мы видели, что городской голова приветствовал 4 марта вел. кн. от имени «широких масс» населения; 7-го при отъезде нового верховного главнокомандующего, которого торжественно конвоировала «сотня казаков», как сообщало Пет. Тел. Аг., его «восторженно приветствовали представители народа и солдат». Об этих «толпах народа» упоминает и Верещак. Вел. кн. говорил речь, в которой упомянул, что надеется, что «после войны» ему разрешат, как «маленькому помещику, вернуться в свое имение» (слова эти были приняты с тем же «восторгом»). Не измышлены и «патриотические речи», которые приходилось выслушивать на дороге отъезжающему на фронт новому верховному – так, напр., в «Вест. Вр. пр.» упоминалась одна из таких речей, выслушанная вел. кн. из уст уполномоченных рабочих и служащих сучанских каменноугольных предприятий. Со слов «молодых офицеров», сопровождавших Ник. Ник., Дубенский утверждает, что такая же «восторженная встреча народом» ожидала верховного главнокомандующего на всем пути, и что харьковский совет поднес ему даже «хлеб-соль». В Харькове ген.-ад. Хан Гуссейн Нахичеванский и кн. Юсупов (старший) убеждали Ник. Ник. – так передает тот же Дубенский – ехать на фронт, минуя Ставку, которая находится под влиянием Правительства, желающего устранить Н. Н. от командования. Чужая душа – потемки; что думал в действительности Ник. Ник., мы не знаем… По сообщению Дубенского, после беседы с Ханом Нахичеванским и Юсуповым Н. Н. «долго сидел один, затем советовался с братом Пет. Ник., ген. Янушкевичем и другими лицами своей свиты и решил, в конце концов, не менять маршрута и следовать в Могилев».
Упования многих в эти дни, несомненно, обращались к Ник. Ник. Эти чаяния определенно высказала, напр., вел. кн. Map. Пав., находившаяся в Кисловодске, в письме, которое направлено было через «верные руки» в Ставку к сыну Борису: «Мы, естественно, должны надеяться, что Н. Н. возьмет все в свои руки, так как после Миши все испорчено: наша вся надежда за возможное будущее остается с ним»302. Внешне Н. Н. был лоялен в отношении Врем. правительства, формально примирившись с неизбежностью обещания созвать Учр. собр., которое в письме к Львову он до получения акта 3 марта называл «величайшей ошибкой, грозящей гибелью России», – мало того, местная административно-полицейская власть в Тифлисе в объявлении 6 марта грозила даже преследованием тех, кто будет пытаться противодействовать созыву Учр. собрания.
В цитированном выше разговоре с Львовым и Гучковым Алексеев пытался убедить своих собеседников по прямому проводу в том, что Ник. Ник. не представляет опасности для нового порядка и что в будущем у Правительства сохранится возможность «всяких перемен», а пока, не надо вносить «коренной ломки в вопросах высшего управления армией». «Характер вел. кн. таков, – говорил Алексеев, – что, если он раз сказал: признаю, становлюсь на сторону нового порядка, то в этом отношении он ни
