Невозможное в науке. Расследование загадочных артефактов - Александр Петрович Никонов

Тонкоструктурные формы имеют еще одно замечательное свойство, также относящееся к глубинам физики: они зеркальны, или хиральны. Мы не знаем, в чем тут дело. На каждый ответ на заданный вопрос уходит не меньше пяти лет. Поэтому хиральность этих тонкоструктурных форм – предмет дальнейших исследований».

Ну с вопросом про хиральность Шнолю нужно было обращаться к Ковалеву, жаль, что они в жизни оказались незнакомы. Ковалев считает ответственным за сдвиг хиральности то самое открытое его группой сверхслабое взаимодействие. (Положительный электрический заряд, по Ковалеву, если вдруг кому интересно, это область втекания в наш мир из четвертого измерения некой «энергии», а отрицательный заряд – область ее вытекания обратно. Поскольку термина для этой сущности у физики пока нет, а просто и доступно изложить подробности у меня ума не хватает, ограничимся пока только этим замечанием.)

Наверное, на этом и стоило бы завершить рассказ о новой физике XXI века, отцом-основателем которой стал Ковалев, заложивший первый камень в ее здание. И не потому, что все рассказы о том, чего еще нет, и чему еще только предстоит строиться, преждевременны. А потому что слишком уж они сложны для популярной книги. В этой связи вот вам забавный эпизод, рассказанный мне Ковалевым:

– Знаете, у нас когда-то лаборантом подрабатывал умный паренек, десятиклассник – сынок одного из наших докторов в институте. И вот мы как-то сидим за кофе и обсуждаем наши проблемы. Он слушал, слушал, а потом говорит: «А чем вы тут, собственно, занимаетесь, расскажите!» Мы переглянулись: «Сначала тебе придется выучить квантовую механику, потом ядерную физику, то есть проучиться пять лет. Потом поработать лет 20–30 в научном институте, потом приходи к нам, и мы тебе минут за пятнадцать на бумажке, прямо за кофе расскажем, чем мы тут занимаемся». Вот так… Но я все же попробую что-то вам сказать…

– Рискните!

– Тогда мне придется немного повториться.

– Не страшно!

– Если что-то не поймете, спросите.

– Непременно!

– В общем, как вы уже знаете, классические ядерные реакции, с которыми имеет дело физика, одночастичные – летит одна частица, сталкивается с мишенью, то есть ядром. Получается развал ядра, а вокруг стоят приборы, которые регистрируют осколки. И никогда не бывает так, чтобы две бомбардирующие частицы попали в одну мишень, вероятность этого чудовищно мала, порядка одной миллиардной.

А у нас с этой трансмутацией получается удивительная вещь: мы берем четыре – пять материнских атомов и складываем. Это означает, что несколько атомов, согласованно, договорившись друг с дружкой, соединяются вместе и получается новый расклад атомных ядер. В этой новой физике нужно писать волновое уравнение коллективного движения нуклонов, которое не описывается уравнением Шредингера, а описывается другими уравнениями – аффинорами, которые предполагают, что существуют некие связующие и управляющие частицы, и они, находясь в синхронизации с движением нуклонов атомных ядер, вынуждают их соединяться вместе… Вот хорошо было бы, чтобы вы записали то, что я сейчас сказал.

– Все пишется для истории!..

– Прекрасно… В свое время великий Майкл Фарадей сделал удивительную вещь – объединил электричество и магнетизм. Майклу нужны были деньги на лабораторию, он пришел к своему дядюшке, который уже готовился умирать, и попросил 20 000 фунтов, это сейчас как три миллиона долларов. «А зачем тебе?» – «Хочу объединить электричество и магнетизм!» – «Но это же разные вещи! Есть компас, который не слышно, он показывает направление. И есть электричество, которое грохочет громом и делает искры. Что между ними общего?» – «А вот есть общее, дядюшка!» И дядюшка дал денег. В итоге человечество получило электрическую энергию и электромагнетизм.

Я молча кивнул, стараясь не упустить мысль.

– К чему я веду? – продолжил Ковалев. – Фарадей сделал первый шаг, объединив электричество и магнетизм. Второй похожий шаг сделали Ван дер Меер и Карло Руббиа, последний мне, кстати, свою книжку подарил… Эти двое в 1983 году получили четыре новых частицы – тяжелые бозоны, каковые являются носителями слабого взаимодействия, благодаря которому горит Солнце. Впоследствии электромагнитное и слабое взаимодействие были объединены в одно электрослабое взаимодействие. Четвертой частицей в этом квартете является фотон. То есть в этой матрице присутствуют три очень тяжелых частицы и одна безмассовая. Это поставило перед физиками вопрос: а что же порождает массу? Первым человеком, который об этом задумался, был Ньютон. Он попытался представить массу, как нечто, создаваемое частицами эфира. И в данный момент мы должны, чтобы активизировать мировую мысль в получении новой энергетики, доказать существование этого эфира – и как топлива, и как базового вещества, из которого состоят кварки и лептоны, то есть весь привычный нам мир.

Глава 2. Почему Курчатов не получил Нобелевскую премию

Две вещи поражали Канта – звездное небо над головой и нравственный закон внутри Канта. Со звездами разобрались физики, это оказались довольно простые объекты. С нравственным законом разобрались этологи, найдя истоки животной морали в стадности живых существ, в их зеркальных нейронах. Но загадки на этом не кончились…

Две вещи поражали Ковалева. Первой было то, что все научные группы и одиночки, кто в течение XX века наталкивался на Эффект, напарывались на него совершенно случайно. А потом те, кто пытался их опыты повторить, как правило, повторить ничего не могли. Потому что у них не было той теории, которую начал много лет назад разрабатывать Ковалев в спорах с Понтекорво. А редкое сочетание параметров эксперимента и некоторые неочевидные его условия закрывали исследователям дверь к успеху.

Второе удивление, которым со мной поделился Ковалев:

– Как отца новой физики, меня всегда неимоверно изумляло, что все 15 научных групп, случайно получивших эффект, включая две зарубежных группы, каждый раз получали его своим собственным инженерным решением! То есть эта новая физика удивительно гибкая, но при этом она одна на все виды инженерных решений.

Кто-то занимался электровзрывами; кто-то пытался очищать воду; кто-то хотел нейтрализовать химические отходы предприятий; кто-то пытался повысить производительность электропечи при плавке циркония; кто-то, как инженеры Ленинградского политеха в 1963 году, экспериментировал с наводораживанием металлов; а инженер Филимоненко из секретного ящика, о котором я вам еще не рассказывал, занимался горением топлива в разных условиях – и вдруг все они неожиданно для себя напарывались либо на наличие химических элементов, которых до эксперимента не было, либо на аномальное энерговыделение.

Все это было против природы, как ее представляют сегодня физики, поэтому встречалось всегда с огромным недоверием – в том числе всего самими экспериментаторами. И вот как раз про научные догматы и научные шоры ядерной физики, мешающие проявить доверие к результату, я сейчас и расскажу вам одну яркую историю.

Об этом никто не знает. И это печальное повествование о том, как физики порой слишком дорого расплачивались за свою научную трусость. Редко кому из ученых судьба подбрасывает открытие