Наират-1. Смерть ничего не решает - Карина Демина

…если кто-нибудь прикончит этого ублюдка, я буду благодарен…

Перерыв и трапеза, формально считающаяся неформальной.

Танцовщицы, гимнасты, шпагоглотатели и огневики с пламенными колесами. Карликовые големы, то ли пляшущие, то ли воюющие друг с другом на золоченых блюдах. Чтецы…

…нет, Эль, больше не надо. Ты совсем не чувствуешь пауз и интонаций. Пусть декламируют те, кто создан для этого, а ты оставайся фейхтом. Моим фейхтом.

Пальцы скользят по крылу. Очень нежно.

Молчание. Безразличность Владыки, сосредоточенность главы канцелярии, показное спокойствие Фраахи и горящий ненавистью взгляд Бракаара. Урлак пытается завязать беседу, Кырым наблюдает за тегином. Сам Ырхыз за время трапезы не произнес ни слова. Только обережец, от харуса полученный, в руках вертит, то пальцами ощупывает, то по ладони пытается катить, то и вовсе к губам прикладывая.

Ырхыз — мальчишка, Скэр — мужчина. Оба отвратительны, как и этот зал с обилием позолоты.

Но фарс продолжается.

Торжественные речи. Хмурый тегин уже не скрывая мнет пальцами шрам. Склан раздражены зрелищем неаккуратно трапезничающих людей. Обеспокоенный Кырым шепотом отдает распоряжения, после которых артисты исчезают, а грязные столы с остатками блюд сменяются чистыми, убранными узорчатым шелком. Тем самым «Дымом средних островов», что рождается в мастерских Ун-Кааш.

Музыка смолкла.

Две шкатулки, четыре свитка пергамента — два на языке склан, два на наирэ; чернильница, перья, кисти, воск, печати.

Ырхыз сжал голову в ладонях. Бледный и мокрый от пота, но держится. Его почти жаль, но договор еще не скреплен.

Свитки разворачивают, закрепляя на посеребренных рамах. Зачитывают. Голос Урлака заполняет пустоту зала. Посажный князь спешит и это тоже заметно. Или лишь кажется, что заметно?

Вот Бракаар на всех четырех экземплярах оставил черную спираль полномочного посла Совета, фамильный знак Урсов и малый символ имени. Крылья его дрожат, готовые в любой момент вспыхнуть, складки на фракке разошлись и фибула перекосилась. Неаккуратный он.

Резкий росчерк пера кама. Фраахи… Возится долго, пытаясь управиться с кистью, а та норовит выскользнуть из утерявших былую ловкость пальцев, и падает-таки, оставив на одном из пергаментов чернильное пятно.

Этот экземпляр отдадут людям — зануда Маах не вынесет подобного кошмара.

…и это еще раз доказывает, что установленный порядок более чем правилен. Вот смотри, ты родилась и… как узнать, кем ты будешь? Как определить, чего ты достигнешь? И нужно ли тебе вообще к чему-то стремиться, если этого попросту не дано? Зачем учить музыке глухого, а живописи слепца?

Имя Урлака выглядит угловатым и корявым, и Маах беззвучно вздыхает.

Красные чернила для Скэра. Подпись Владыки идеальна и совершенно одинакова на всех четырех экземплярах договора.

— Ясноокий, прошу, — Кырым склонился над тегином, верно, пытаясь понять, не задремал ли тот. Элья могла бы поручиться, что Ырхыз не спит. Просто прикрыл глаза и ждет.

Плохо ему. Почему никто не замечает, насколько ему плохо?

Ырхыз встрепенулся, неловко поднялся и обвел мутным взглядом зал.

— Мир? Мир… Это вы называете миром? Вам нужна жратва и железо, нам — эман и ваши капельки. Будем собирать, копить, чтобы потом, когда накопим достаточно, снова можно было резать друг друга! Поэтому и ты, и он, и остальные сидят и делают вид, что просто счастливы видеть друг друга. И с радостью сожрут любое дерьмо…

— Мой тегин!

— А главное, все вы тут понимаете, что это, — он поднял раму с пергаментом, едва не опрокинув чернильницу, — ничего не значит. Мы не можем добраться до вас, поэтому будем делать вид, что соблюдаем договор. У вас не хватит сил, чтобы удержаться здесь, поэтому вы будете делать вид, что соблюдаете договор. Вот истинная цена всем этим словам!

…слова — это не только символы, Эль. Это всегда нечто большее. Но тот, кто бездумно относится к символам, никогда не сумеет понять их истинного смысла.

— Ырхыз, подписывай! — рявкнул Урлак, позабыв про этикет.

— Подпишу. Все равно это ничего не решает. Так ведь, дядя? — Тегин кинул раму на стол, макнул перо в чернильницу и резким движением стряхнул, разбрызгивая алые пятна. Все молчали.

— Воск, — велел Ырхыз, откладывая перо. Подали. Тонкая тягучая струйка, запах разогретого пергамента, несколько мгновений ожидания и прикосновение печати, проминающей тонкую корочку застывающего воска. Нажатие. Оттиск. Повторение процедуры. И снова повторение. И еще раз.

— Ну что, посажный Урлак, видите, я не разучился обращаться с этим, — весело заметил Ырхыз, убирая печать в поясной кошель. — А остальное, как выяснилось, не важно. Идем, Элы.

Элы — она почти как Эль, сестра-близняшка, только не такая наивная. Элы понимает, что человек нарочно так поступил. И слова для него — лишь чернила на бумаге. Этот человек будет писать кровью. По снегу ли, по осенней грязи, по весенней распутице — главное, что без колебаний.

Конница и свет, умирающий под копытами. Хрустит. Нет, это кость хрустнула, когда она вогнала нож в спину Каваарда. Или кисть в руках Бракаара? Кисть. Склан поспешно бросил обе половинки под стол, остальные сделали вид, что не заметили. Сегодня день такой, что замечать нужно как можно меньше.

Ырхыз, спешным шагом направился к выходу. Элья слегка замешкалась и потому уловила мягкий, исполненный искреннего сочувствия голос Фраахи:

— У вашего будущего правителя сложный характер.

Ответа она не услышала.

— Кретин! Истеричный юнец! Слепь малорослая…

— Дядя, ты обкурился намума? — Ырхыз дрожащими руками расстегнул пояс из стальных колец, дернул полы тяжелого одеяния так, что на ковер драгоценным дождем посыпались пуговицы. Следом полетели остатки изувеченного парадного одеяния. Тегин же, содрав промокшую насквозь рубаху, вытер лицо и шею. Скомкал. Швырнул в угол.

— Я, как последний… артист, извиваюсь здесь третий день. — От злости Урлак чуть не потерял дар речи. — Делаю всё, чтобы Вед-Хаальд не оказался полит кровью напрасно! Пытаюсь жонглировать целой горстью горячих тленей, вмененных мне каганом, а ты херишь все это своими заскоками!

— Я сейчас прикажу отрубить тебе палец, — процедил Ырхыз. — И даже не за обвинения, а просто за громкие крики, от которых у меня раскалывается голова. А за обвинения, скорее всего, придется платить, когда я стану каганом.

…у всего есть цена, Эль. У мира, у войны, у жизни твоей и моей. Но часто бывает, что платишь непонятно куда и кому. Время обманов и лживых торговцев, тех, кто медяк сберег и наплевал на рассыпанное золото. Хотя какое, к демонам, золото? Кровь! Кровью платят в конечном итоге все и за всё, пусть даже некоторых мутит от подобной цены.