Вольта - Владимир Околотин

Мир продолжал клокотать. В Испании «апостолическая хунта» требовала репрессий. Дон Карлос брался сменить Фердинанда VII и продемонстрировать настоящий порядок. Взбунтовалась австрийская Моравия, восстали греки, германских крестьян умело вывели из игры, милостиво позволив выкупать участки в рассрочку.

Незаметно ушла из жизни старая подруга Чичери, она действительно стала совсем старой, семьдесят один год. Я любил её, растроганно вспоминал Вольта когда-то юную мать своего незаконного первенца, но от Чичери мысли перескакивали к Бонапарту. «Всегда одинокий средь людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собой», — разве не так говорил в 1786 году этот застенчивый мальчик, лишь казавшийся решительным. Сила Наполеона крылась в изумительном актерском таланте, в идеальном послушании обстоятельствам («Я только слуга природы вещей», — откровенно делился он со всеми), но никто не желал видеть правды, все хотели видеть монстра или гения, а отнюдь не марионетку. Разве только Фуше и Талейран поняли механизм Бонапарта, поняли и обратили угаданное ими свойство во вред вознесшему их к вершинам властителю.

В память об императоре Вольта надумал носить орден Почетного Легиона. «Орден почетной кастрюли» — в свое время издевался Моро, но тут пахло совсем не кухней, легионеры стали новым дворянством взамен уничтоженного королем, 15 их когорт были прочной опорой трона монархии Бонапарта. На просьбу Вольты из Парижа ответил секретарь канцелярии ордена Саймо: «Желающим подтвердить членство посылаем дубликат удостоверения в обмен на анкету и заявление». Вольта отослал.

А что ж наука? Там новостей с избытком. Вернулся из Антарктиды россиянин Беллингсгаузен с рассказами и невиданными картами. Навье вывел сенсационные уравнения для упругих жидкостей. Что-то интересное о цветовом спектре писал Гете, его восторженно одобрял Гегель. Владелец оптической мастерской в Баварии Фраунтгофер научился разлагать спектр решеткой тонких и близко расположенных борозд на стеклянной пластинке. Удивительные радужные спектры — и столь простыми средствами! В духе Вольты.

Лаборант сэра Хэмфи Дэви по имени Майкл Фарадей продемонстрировал в Лондоне вращение магнита вокруг провода с током (и наоборот), но Вольта смолчал. «Vanitas vanitatum et ornnin vanitas» («Суета сует и всяческая суета») — словно молча вторил Экклезиасту усталый ученый. Его апатию, быть может, разбила бы другая новость: Зеебек в Берлине нагрел лампой стык проводов из меди и висмута, и по цепи побежал ток, отклонивший магнитную стрелку. Разве не то же самое в 1794 году проделал Вольта?

Две банки с водой, между ними перекинуты два мостика, железный и посредством разделанной лягушки. В одной банке кипяток, в другой вода холодная, а конечности: лягушачьего тельца бьются в конвульсиях, пока вода не остынет. Зеебек не слышал про опыт Вольты, Вольта тоже не знал про Зеебекову находку.

У него дома в конце года состоялся званый обед по каким-то ничтожным причинам, но на самом деле хозяин втихомолку чествовал память Наполеона, втащившего профессора на горку. О, этот суетный мир, не знающий справедливости! А как изысканно тешил гостеприимную чету Вольта и их гостей падре Вилларди импровизированным сонетом: «Бессмертный Вольта! Средоточье силы! Окно в природу настежь распахнул. Бог музу вдохновил, а я ее пришпорил, садясь за стол. Пегасом стал мой стул». Браво-браво, умилялся хозяин и гости с ним…

В Павию ездить прекратил: обязанности урезали, стало быть, не нужен. Словно в насмешку (чем меньше работаешь, тем больше благ) хлынули добрые вести. Вена разрешила получить дубликат ордена Почетного Легиона, министр внутренних дел империи наказал делегации Комо особо пестовать награжденного другой державой. Не абсурд ли, словно орден перестал быть наполеоновским? Но что им делать? Друг другу монархи и впрямь братья, они дерутся чужими руками, пьют чужую кровь, блаженствуют за счет чужих страданий.

Еще лучше оказалась благая весть о деньгах. Еще в апреле Беллани призывал бунтовать против ареста пенсий и ограничения ипотеки, а в мае указ: пенсии восстановлены полностью! Как экс-сенатору — 1200, как почетному профессору — 3840, как исполняющему обязанности профессора в сокращенном объеме — 480 лир в год. Жить можно было спокойно.

А из Испании донесся клич толпы: «Риего, конституция или смерть!» В российском Вильно поляки ликовали, упиваясь Мицкевичем, певцом свободы. Зашевелились французские карбонарии. Продолжался победный марш науки: из Парижа прислали только что изданную книгу Фурье «Аналитическая теория теплоты». Там не было новой физики, была новая математика. Формулы размерностей, теплом двигал температурный напор, в электричестве было нечто похожее: напряжение, двигавшее током. Слов нет, расчеты облегчали понимание, но беззаботное наслаждение найденными впотьмах эффектами кончалось. Молодым уже придется поскучнее: барон Фурье, участник египетского похода Бонапарта, пустил в ход формализованные символы. С символами, кстати, тогда же отличился другой герой Египта, только вооруженный нe ружьем, а очками библиофила. Его звали Шампольон, его труд весом в добрых три килограмма с разгадками египетских иероглифов лежал на прилавках радом с аналитикой Фурье.

Интересные вещи делал Дэви, он разглашал добытые им новости: сопротивление провода току увеличивалось с длиной, и температурой, но падало по мере утолщения. Впрочем, Вольта это уже знал, Марианини с его павийской кафедры давно выяснил то же самое.

Но вот словно вновь прорвался холодный ветер: один за другим ушли Фаброни, Гроттгус, Бертолле — плеяда химиков, занимавшихся электричеством. Правда, с Фаброни Вольта не сошелся, тот еще 30 лет назад уверял всех, будто именно химические процессы между металлами толкали электричество в опытах Гальвани. Предполагать можно что угодно, но зачем выдавать кажущееся за действительное? Может быть, оттого ересь разрослась. Готро и Волластон перенесли ту же схему на столб, мол, активен контакт, но не металл — металл, а металл — жидкость. Зато модель Гроттгуса казалась весьма разумной: за исключением мелких шероховатостей, она действительно ляжет в основу ионных теорий.

Вольта растроганно вспоминал французские встречи, но опять извне прорывались и наслаивались на пасторальные картинки прошлого дикие бредни настоящего. Турки потрясли мир жестокими убийствами греков; в Испании казнили героев герильи, восстановили инквизицию, жгли и пытали жаждавших перемен, живописец короля Гойя отважно отобразил буйство темных сил в своих «Капричос. Сон разума».