Право быть - Вероника Иванова

— Но я спрошу: почему? Почему ты встал у меня на пути?

В вопросе присутствовало отчаяние или мне померещилось?

— А разве должна быть причина?

— Она всегда есть.

Если заглянуть внутрь себя глубоко-глубоко, можно согласиться. Но если посмотреть наружу… Большую часть своих мимолетных поступков я совершал, не стремясь ни к какой цели и не задумываясь, почему что-либо делаю. Довольно было сокровенного ощущения правильности происходящего, чтобы броситься в бой или, наоборот, осторожно отойти в сторону. Только позднее, после завершения того или иного события можно было остановиться и подумать, какие причины подвигли меня на действия. И что любопытно, стоило потянуть за ниточку самой очевидной причины, как она превращалась в длиннющую цепь разновеликих звеньев, добраться до конца которой помогало лишь чудовищное упрямство. А в конце цепи меня всегда ждал один и тот же ответ. Ты поступил так-то и так-то потому, что ты — это ты! Потому что не мог поступить иначе.

Причина? Мне захотелось, вот и все. Внешние обстоятельства, говорите? А при чем тут они? Если живое существо не примет требований окружения, то бишь не «захочет», ничего не произойдет. Можно было не спасать Рэйдена Ра-Гро, на кой он мне сдался? Можно было не выслеживать некроманта, справился бы кто-нибудь другой при надобности. Можно было… Но я захотел. Всего лишь захотел.

— Рад бы облегчить твои муки, сестричка, но, увы, никакой особой причины нет.

— Мои муки? Что ты можешь о них знать?!

Неудачно подобранное слово способно достичь успеха ровно таких же размеров, что и нарочно употребленное. Только в противоположном направлении. Вырази я сожаление чуть иначе, меня ожидало бы продолжение пространной и не особо увлекательной, но помогающей скоротать время беседы, а случившийся переход на личности предполагал бурное развитие событий в ином ключе. И не просто ином, а отличном ото всех видевшихся мне вариантов.

Женщина расслабила пальцы, вдох назад стиснутые в кулаки, и со странной мечтательностью прошептала:

— Да если бы я могла, хоть на короткое время…

А потом, видимо, вернувшись из мира грез в реальность, вынесла суровый приговор:

— Но ты снова разрушил мои планы!

Вот теперь я точно перестал понимать подоплеку происходящего. Разрушил? Что? Как? Или побег Борга вдруг оказался не досадливой, но в сущности безвредной мошкой, которую легко прихлопнуть, если понадобится, а непоправимой бедой? Не верю.

— О чем ты, сестричка?

Черные губы растянулись в улыбке, не сулящей ничего хорошего, но одновременно невинной, как у ребенка:

— Я хотела бы дать тебе почувствовать хоть каплю боли, пронзающей меня при одной только мысли о том, что все придется начинать сначала… Но не могу. — Улыбка приобрела оттенок возвышенной отрешенности. — Представляешь, как это меня злит?

Как раз могу представить, и даже очень хорошо.

— Найди себе другого противника, с которым справишься.

— Я не хочу никого искать! Я и тебя… не искала. Ты пришел сам, сам вторгся в мою жизнь! Сначала я думала: это случайность, с каждым бывает, все еще наладится. Но становилось только хуже. Я простила бы тебе Антрею. Не веришь? Простила бы и забыла. В конце концов, это не моя месть, а всего лишь дань семейной традиции. Но нет, ты не остановился и не успокоился! Ты убил вторую цель моей жизни, когда я была всего лишь на полпути к ней!

Хм, вроде я не особенно рукоприкладничал, горы мертвецов не припомню. Герцога убил, это верно, но Магайон — не единственный влиятельный вельможа в Западном Шеме, и уж тем более не единственный мужчина, которого можно соблазнить женскими ласками.

— Ты меня совсем запутала, сестренка. Что еще за труп на моей совести?

Черные глаза возмущенно сузились, словно их обладательница посчитала мое недоумение нарочитым, наигранным и потому оскорбительным, но объяснение все же было дано:

— Труп моей надежды на будущее!

О, значит все серьезнее, чем казалось. Ситуация хуже, чем та, когда женщина заводит речь о потерянных надеждах, случается, только если мужчина поминает отнятую любовь.

— Ты еще покоришь мир, не беспокойся.

Она кивнула, словно не понимая, что соглашается со словами своего злейшего врага:

— Покорю. Но кому будет нужен покоренный мир, когда я умру?

Чуточку задыхается. От злости? Нет, непохоже. Тогда… Неужели я, метя наугад, попал в самое сердце?

— Твоим наследникам, кому же еще.

— Наследникам?! — Она наклонилась надо мной, забывая об осторожности: будь я немного бодрее, не преминул бы больно дернуть за тонкие пряди полупрозрачных волос. — И ты еще смеешь произносить это слово?!

— Почему бы нет? Твои таланты перейдут только к твоим детям, не так ли? Или хочешь сказать: сможешь научить болтовне с водой любого?

— Детям… — Женщина отшатнулась, словно опомнившись и заметив, что подошла слишком близко к хоть и безоружному, но непостижимо опасному противнику — Моим детям… Ты убил их еще до зачатия!

Красиво звучит, но как соотносится с реальностью? Если отбросить шелуху иносказательности, предъявленная мне претензия может означать лишь одно: я каким-то образом уничтожил вторую обязательную для осуществления деторождения половинку. Будущего отца, то бишь. Если пойти в рассуждениях дальше, можно предположить, что таковым должен был стать доведенный мной до сумасшествия некромант. Но постойте… Разве он умер?

— Говоришь о том парне, как же его звали… А, Лагарт!

Угадал. Говорящая снова сжала кулаки.

— Но насколько знаю, он все еще жив. Так в чем же моя вина?

— Жив? — Женщина расхохоталась, правда, смех больше походил на брезгливые плевки. — В нем не осталось того, что нужно мне!

Я предположил:

— Семени?

— Разума! — прозвучал презрительный ответ. — Семя я могу получить в любой миг от любого мужчины в мире. Но что в нем проку, если мой ребенок будет похож на меня?!

Повышение тона по мере произнесения фразы завершилось визгом, от которого захотелось зажать уши. Странно, что тайное желание всех матерей мира вызывает у моей собеседницы отчаяние, искромсанное ужасом. В чем же дело?

— Он будет таким же, понимаешь? Таким же!

Таким же… Унаследует кровь, плоть, образ и подобие? Впервые взглянет на мир теми же беспросветно-бездонными глазами, улыбнется угольками губ, протянет к выносившей его женщине ладошки, испещренные, как листья дерева, тонкими темными прожилками…

Теперь, кажется, начинаю понимать.

— Ты не желаешь наследнику своей участи.

И хотя за моими словами не стоял знак вопроса, она ответила: